Обернулся, крикнул:

— Ступаем! — и ударил боднями по бокам резвой гнедой кобылы.

Дул ветер. Князь стискивал обнажённой рукой поводья, исподлобья смотрел вперёд, на узкую ленточку грязного шляха. Падал снег, стлался внизу, кружился вокруг копыт.

Лев думал о будущем, о том, что он станет делать, когда займёт вожделенный отцов стол.

«Рано! Сперва сесть надо! — одёрнул он сам себя. — Не об этом пока дума! А Шварна жаль! Жаль, что впутал он себя в тёмные дела. Не сейчас — давно, с самого начала. И потом — Литва. Примет ли она меня? Нет, вряд ли. И что же тогда, идти на неё войною? Глупо это. Их не покоришь, если даже всю Червонную Русь поднять. А тут ещё татары за спиной, Ногай, Орда! Нет, долой, прочь эти думы! Рано! Рано!» — Лев отгонял от себя назойливые, как мухи, беспокойные мысли, но снова и снова возвращался к ним.

Вдруг вспомнилась ему отцовская коронация в Дрогичине. Вот корона, присланная римским папой — алый бархат в золотой оплётке. Корона вся соткана из златых листьев и веток и увенчана наверху большим крестом.

Играет орган, музыка льётся сверху, она словно нисходит со сводов храма. Бояре, в разноцветных пышных одеяниях, в собольих, куньих, горностаевых мехах, плотной группой стоят у подножия трона. На шее князя Даниила — толстая золотая цепь в три ряда, она сверкает, вспыхивает, озарённая светом хоросов.

Лев потряс головой, заставил себя отвлечься.

Сколько минуло лет с той поры? Двенадцать? Нет, больше — четырнадцать! Ему, Льву, не было тогда ещё тридцати пяти, он сидел по правую руку от престола, смотрел, восхищался, завидовал, готовил себя исподволь продолжать отцовы дела.

Вышло всё иначе.

Мчится по грязному шляху гнедая кобыла. Холодный ветер швыряет в разгорячённое лицо колючие снежинки. Впереди, за окоёмом, маячит золотой стол Червонной Руси. Впереди ждёт Льва долгий и тернистый путь.

45.

Мраморную раку с останками Шварна поместили в соборе Иоанна Златоуста, в приделе рядом с гробами его отца и брата Романа. На похороны собралась семья и родственники покойного, а также многие видные бояре из Галича, Владимира, Луцка, Белза, других городов. Были и литовские князья и нобили, все они скорбели, горестно вздыхали, опускали очи долу. Шварн был для литвинов чужим, но его любили за молодость, простоту и доброту. После долгих кровопролитий и междоусобий, какие терзали Литовское княжество в годы правления Войшелга, время Шварна стало для литвинов порой покоя и тишины.

Горевал старый воевода Сударг, печалился молодой Гирставте, сокрушался опытный жмудин Гнете. А вместе с ними склоняли головы, отдавая последние почести своему князю, Иванко, Абакум, Ян из Быдгоща — все те, кого Шварн возвысил, кого щедро одарил волостями, кого приблизил ко двору.

Мать князя, княгиня Юрата, распростёрлась ниц у гроба с телом сына. Вся в чёрных одеждах, во вдовьем плате на голове, она безутешно рыдала, в отчаянии заламывала руки, голова её судорожно подрагивала.

Альдона, скорбно потупив взор, стояла немного позади неё. По обе стороны от молодой вдовы встали братья покойного — Лев и Мстислав. Оба высокие, сильные, широкоплечие, они как будто заслоняли хрупкую тонкостанную Альдону от посторонних недобрых глаз.

Епископ Иоанн читал заупокойную молитву. Альдона, вся померкшая, словно в один день потерявшая молодость, бледная, как тень, ничего не слышала и не замечала. Одно видела перед собой — раку с затейливым каменным узором, в которой лежал самый дорогой, самый близкий ей на белом свете человек.

Служба кончилась, разошлись бояре, поднялись на хоры и проследовали в покои дворца Лев и Мстислав, челядинки увели под руки плачущую Юрату, а Альдона всё стояла у гроба, оцепеневшая, безмолвная, будто неживая, обратившаяся в холодную каменную статую. Такой и увидел её стрелой примчавшийся из Бужска Варлаам. Он не успел на похороны и только сейчас, пошатываясь от усталости, пришёл в храм поставить свечу у гроба Шварна. Здесь и застал он её, бледную, едва не теряющую сознание. Альдона стояла на коленях и молчала, и даже не плакала.

— О Господи! — прошептал, перекрестившись, Низинич.

Он долго не решался подойти к ней и в молчании застыл возле медных врат с ликом Иоанна Златоуста. Уже хотел выйти, но словно некая сила подняла его и понесла к ней против его воли.

— Княгиня! — проговорил он шёпотом. — Я пришёл... Скорблю с тобой вместе... Тяжело... Тяжёл крест вышней власти, я знаю... Твой муж... Он был лучшим средь нас... Но... На всё воля Всевышнего. Господь забирает лучших... Так было всегда.

Альдона резко обернулась, встретилась с ним глазами.

— Ты?! — изумлённо и даже как будто осуждающе воскликнула она. — Что тебе здесь надо?!

— Свечку зашёл поставить.

— Ступал бы ты отсюда.

— Да, я уйду... Конечно... Ты извини... Тебя увидел... Не надо было подходить...

Он повернулся и быстро пошёл к дверям.

— Постой! — прозвучал под сводами храма её голос, тихий, но твёрдый и показавшийся неожиданно звонким посреди жуткой тишины.

Варлаам остановился и повернулся к ней лицом.

— Сопроводи меня до бабинца! — приказала княгиня.

Она торопливо засеменила вверх по винтовой лестнице. Варлаам шёл следом, чувствуя, как яростно, отчаянно стучит у него в груди сердце.

— Прочла твоё посланье, — не оборачиваясь, сказала Альдона. — Не ведаю, верить ли тебе.

— Понимаю я тебя. Но оправдываться, клясться, убеждать тебя в правоте своей не хочу. Бог всё рассудит, — ответил ей Низинич. — Одно скажу: писал, как думал. Ничего не измышлял. Когда-нибудь, не сейчас, расскажу тебе, что видел там, в Киеве, о чём мне епископ Феогност говорил.

Они дошли до дверей бабинца.

— Постой здесь, — приказала Альдона. — Покажу тебе дочь... Свою дочь.

Она скрылась за высокими дверями, но через минуту вернулась, ведя за руку крохотную, едва научившуюся ходить девочку в тёмно-лиловом платьице.

— Княжна Елена. Дщерь моя, — объявила княгиня.

Варлаам посмотрел в тёмные глаза девочки, на её черноватые, слегка вьющиеся волосы и невольно вздрогнул.

«Господи, неужели?! Да, конечно! Потому она и привела меня сюда!» — пронеслось у него в голове.

Альдона кликнула холопку, велела увести малышку обратно в покой и вопросительно воззрилась на ошарашенного Низинича.

Не выдержав её пронизывающего взгляда, Варлаам потупил очи в пол.

— Ну что? Ты понял? Всё понял?! — спросила она.

— Да, .Альдона.