в воздухе вирусом. Он пожелал вымыть руки, и смущенный Исмаил отвел его к фонтанчику, около которого щипал травку осел. Омар долго держал руки под струей воды, и его лицо внезапно просветлело.

– Мне говорили о некоей Лалле Амине, которая живет в медине. Я уверен, что ты знаешь, кто она такая.

Исмаил улыбнулся. Первый раз после приезда Омара он сможет быть ему полезным.

Омару не составило труда узнать, как Селим провел последние дни в Эс-Сувейре. Омар действовал как опытный педантичный сыщик, а не как встревоженный дядюшка или ревнивый брат. Для начала он нанес визит Лалле Амине, которую, судя по всему, совершенно не впечатлил его послужной список. Она впустила его в дом, и он не мог бы с уверенностью сказать, изображает ли она старческое слабоумие, или эта высокая худая чернокожая женщина на самом деле сползает в пучину безумия, как, впрочем, и все люди в этом городе. Она начинала фразу, останавливалась на середине и проводила языком по золотым зубам, которые с течением времени приобрели медный оттенок. Она вытянула тоненькие пальцы по направлению к одной из дверей и проговорила:

– Он ночевал вон там.

В крошечной комнатке помещались только кровать, платяной шкаф и маленький деревянный стол со сложенными стопкой книгами, которые, видимо, не раз перегибали, потому что их картонные обложки оторвались от бумажного блока. Сборники стихов, романы о путешествиях в Америку, эссе о положении чернокожего населения. Омар взял книжку. Сняв очки, поднес ее к самому лицу. Это было небольшое сочинение, посвященное Будде, странному индийскому богу, который, отказавшись от всего, достиг нирваны. В книжке были фотографии Непала, Индии, бритоголовых мужчин, обернутых в большие куски оранжевого полотна. Он снова положил книжку на столик.

– Это твои книжки?

Лалла Амина рассмеялась:

– Я не умею читать. Но картинки посмотрела. Красиво.

Омар разгадал тайну фотографий и велел привезти в полицию Карима. Юноша был явно напуган, у него заплетался язык. Он был готов признаться в любых преступлениях, лишь бы к нему проявили хоть немного снисхождения. Когда Омар объяснил, что именно хочет у него узнать, Карим вздохнул с облегчением. Он распрямил спину и выложил скороговоркой все, что ему было известно о странном светловолосом марокканце, три года жившем у его тетки. Он всячески осуждал своего бывшего друга, предполагая, что этим доставит удовольствие подслеповатому комиссару, у которого ногти были ухожены тщательно, словно у женщины. Он назвал Селима неблагодарным, скрытным, чокнутым. И возмущенно воскликнул:

– Разве можно сбежать от родителей и не отправить им весточку? Для иностранца это нормально, а у нас это стыд, большой стыд.

– И ты считаешь, что он вернулся домой? – осведомился Омар.

– Это бы меня удивило. Он хотел уехать в Америку, только об этом и говорил.

– Понятно. Но добраться до Америки – это очень дорого. Может, у тебя есть соображения насчет того, откуда он мог взять деньги на дорогу?

– Соображения? Очень может быть.

В Диабате все знали, что у Селима есть оружие.

– Ему, конечно, надо было вести себя осторожнее, – рассуждал Карим. – Однажды он вытащил пистолет и стал угрожать группе хиппи, которые совсем съехали с катушек. Кажется, из-за девушки. Марокканки, забеременевшей от американца. Селим хотел защитить ее честь. Но когда речь идет о подобной девушке, о какой чести можно говорить? Во всяком случае, он всегда держал оружие при себе. Когда ложился спать, клал его к себе под подушку. А однажды спросил, не знаю ли кого-нибудь, кого это оружие могло бы заинтересовать. Он хотел продать пистолет, понимаете?

– Это не пистолет, – отрезал Омар.

– Да нет, комиссар, уверяю вас, я сам его видел, это был пистолет…

– Говорю тебе, это не пистолет. Это револьвер центрального боя. Калибр восемь миллиметров, шестизарядный, щечки рукоятки из древесины грецкого ореха.

«Щечки рукоятки из древесины грецкого ореха». В то время Омар представления не имел, что это значит, но эти слова звучали потрясающе, и он повторял их, как будто читал стихотворение. Амин вернулся с фронта в конце 1945 года, и однажды вечером в старом доме в квартале Беррима он достал из кожаной кобуры револьвер. В темноте внутреннего дворика, едва освещенного несколькими свечками, он стал забавляться с оружием, вертел его на указательном пальце, целился в окно, словно собирался выстрелить.

– На, держи, он не заряжен, – сказал Амин, и Омар, тогда еще подросток, взял в руки боевое оружие.

Амин объяснил, как оно работает. Подчеркнул, что барабан откидывается вправо – «это оружие всадника», – показал, куда нажимать, чтобы выбросить стреляные гильзы, и как надо держать револьвер, чтобы наверняка попасть в цель. Омар, расхрабрившись, спросил:

– Ты убивал людей из этой штуки?

– А ты как думаешь? – ответил Амин. – Вообще-то это не игрушка. Отдай-ка его мне.

Шли годы, и Омар ни разу не вспоминал об этом случае до того дня, когда пошел служить в полицию и получил собственное оружие. Тогда он сказал себе: все началось именно там. Его призвание определилось в маленьком садике в квартале Беррима, в тот момент, когда брат отобрал у него револьвер, с презрением дав понять, что Омар еще слишком мал.

В ту ночь Амин пришел в ее постель. Уже несколько лет они не спали вместе. Амин уверял, что не хочет беспокоить ее своим храпом и громкими звуками радио, которое он слушал допоздна. Правда же состояла в том, что он глубокой ночью возвращался со своих тайных прогулок, его одежда была пропитана запахом других женщин, и его пугала мысль о том, что придется за это отчитываться. Но в ту ночь, в ту жаркую июльскую ночь 1972 года, он тихо открыл дверь в спальню Матильды. Жена не спала. Она лежала обнаженная в полутьме. Амину всегда казалась странной ее привычка спать неодетой. Сам он так не мог. Она повернулась к нему. Это был ее муж, всего лишь ее муж, но все равно она испугалась. Пришла в ужас, как будто он впервые увидел ее голой. Как будто эта летняя ночь превратила ее в юную девушку, целомудренную и наивную. Он лег рядом с ней. Она позволила ему целовать ее, гладить ее волосы. Горячие, сильные руки Амина стиснули ее бедра. Это не было неприятно. Это не было ни грубо, ни неловко. Тем не менее она ничего не почувствовала. Она была далеко от собственного тела, вылетела из своей оболочки и смотрела со стороны, как он овладел ею, вялой тряпичной куклой, лежащей на кровати. Она