если говорить о неологизмах, невозможно искусственно внедрить и заставить язык принять какое-то слово, если этот неологизм не отражает чего-то нового. Если есть абсолютный синоним, то этот неологизм не приживается. Унамуно был совершенно потрясающим человеком, с каким-то удивительным чутьем на язык, потому что он придумал множество неологизмов, и они остались. Я говорю это к тому, что огромное количество заимствований, которое пришло к нам сегодня, язык обязательно просеет, что-то оставит (необязательно то, что нам нравится – это дело вкуса), но, в конечном итоге, он сам разберется, «пережует», «переварит» весь этот наплыв слов, которые нам сегодня кажутся неудачными. Надо понимать, что какие-то слова появляются с такими оттенками, которых раньше просто не было. Недавно мой приятель, например, одну свою подругу охарактеризовал так: «Она заядлая тусовщица». Сказать, что леди принадлежит к свету, или что она светская львица, или что она ходит на светские рауты – сегодня это не очень звучит. А слово «тусовка» довольно точно отражает (хотя у кого-то это слово может вызывать раздражение) это бессмысленное, по большей части, времяпрепровождение, которым занимается сейчас огромное количество людей – они «тусуются». Останется это в русском языке или не останется – покажет время. Но сегодня нет другого слова, которое передавало бы этот феномен нашей жизни. И так с очень многими словами. Я уже не говорю о том, что Россия вошла в мир новых технологий. В свое время Ломоносов, который был фактически первым русским крупным ученым, не мог общаться на русском языке с немецкими учеными, которые работали в России, не только потому что они плохо говорили по-русски. Просто русских слов было недостаточно, чтобы общаться на какую-либо научную тему. И заслуга Ломоносова заключалась в том, что он фактически создал научный язык для русских. Потом то же самое произошло с политическими науками. Когда Александр I обсуждал со своими друзьями, скажем, проекты Конституции, они обсуждали это на французском языке. И не только потому что для них французский был первый, а русский – второй, а еще и потому что в русском языке не было тех политических понятий, которые существовали в Западной Европе. Сегодня в Россию пришла компьютерная техника и другие технологические новшества, и, естественно, они принесли с собой какие-то англицизмы, потому что вся эта терминология «тамошняя». В конце концов, русский язык либо «съест», «проглотит» эту английскую терминологию, либо постепенно заменит ее на какие-то русские варианты. Так что в принципе можно сказать, что это «время такое». Я не вижу ничего сверхъестественного, ненормального в том, что происходит сейчас с русским языком. Он переживает действительно трудный переходный этап, но я абсолютно уверен, что он сможет выйти из этого непростого положения, как он выходил из таких положений многократно.

2. Что касается идеального языка, то я думаю, это немножко «от лукавого», потому что идеального языка в журналистике не может быть по определению. Журналистика разнообразна, рассчитана на совершенно разные аудитории, ниши: есть специализированная журналистика, есть журналистика политологическая, философская и так далее. Для любой газеты идеальным языком будет свой собственный, наиболее понятный и приемлемый с точки зрения читательской аудитории. Поэтому если издание находит оптимальный язык для общения со своим читателем, это и будет идеальным журналистским языком для данного издания. Общего понятия «идеальный язык для журналистов», на мой взгляд, просто не может быть. Что касается каких-то критериев, то здесь тоже очень трудно что-либо сказать. Да, в нынешней российской журналистике (если говорить в целом, а не брать каких-то отдельных авторов, потому что есть блестящие фамилии), конечно, картина грустная. Но эта картина точно отражает положение русского языка, положение общества. Журналистика, так же, как и русский язык, переживает период адаптации к новым условиям. Журналистика иногда бросается в крайности, она иногда чрезмерно развязна, иногда хамит. Но это журналистское хамство и эта «желтизна», которая сегодня очень многих раздражает, в конечном итоге являются отражением тех процессов, которые происходят в самом обществе, потому что это «желтизна» не журналистская – это «желтизна» нашего общества, нашего уровня сознания. Можно, конечно, ругать за это журналистику, но это, во-первых, совершенно бессмысленно, а во-вторых, это, по-моему, не очень справедливо. Каждый год, когда подходит время подписных кампаний, я закупаю огромную пачку газет, читаю их и пытаюсь найти хотя бы одно издание, на которое мне хочется подписаться. И каждый раз не нахожу – вот уже лет восемь я не подписываюсь. Во многих изданиях появляется что-то интересное, но этого недостаточно для того, чтобы желать подписаться. Тем более, Интернет дает возможность собирать «по ягодке» в разных огородах. Но, повторяю, я бы не стал ругать журналистику – надо подождать, не стоит забывать, что у нее есть свои падения и взлеты, не стоит забывать о блистательной журналистике периода перестройки, когда она сыграла огромную роль, и, я считаю, роль позитивную. Тогда был «пик» журналистики. Да, сейчас мы грохнулись в яму – но она не вечна. Журналистика вылезет из этого состояния. Просто журналистам нужно пытаться немножко подняться над обществом. Причем это процесс взаимного влияния: общество влияет на журналистов, журналисты влияют на общество. Если у журналиста есть совесть и уважение к собственной профессии, к собственному мастерству, то он будет предпринимать усилия и пытаться немножко приподняться над почвой. Тем самым он приподнимет и общество. Но в целом, я повторяю, это процессы объективные, и никуда от них не денешься. Приходится ожидать следующего «пика». Тут ничего не поделаешь, пропасть не перепрыгнешь в два прыжка.

3. Каких-то общих правил я не вижу. Нельзя сказать, что если журналист будет выполнять такие-то и такие-то требования, то у него будет выразительный язык и сама газета заиграет всеми цветами радуги. Я думаю, что выразительность любого издания зависит от команды, от того набора индивидуальностей, которые там работают, от того, что этим индивидуальностям дано от Бога, от того таланта или от той меры бездарности, которую они имеют. Кроме того, когда мы говорим о выразительных средствах, мы уже приближаемся к понятию «искусство», а искусство вообще не укладывается в понятие правил, потому что для кого-то квадрат Малевича – это абсолютно неправильно, а для кого-то это гениальное достижение. Каждый из журналистов (я в данном случае говорю о талантливых журналистах) – индивидуальность, у каждого свои стилистические выразительные средства, и воспринимается это аудиторией тоже очень избирательно: кому-то это нравится, кому-то это не нравится. Не бывает так, чтобы журналист всегда получал только благодарственные письма – он всегда получает одновременно и «спасибо», и свой ушат холодной воды – иногда справедливо, а чаще бывает и несправедливо. Я не вижу здесь каких-то правил и поэтому не могу