сможем встретиться, если захочешь приехать ко мне.

Желаю тебе радости творчества, радостного праздника, доброты сердца.

Твой

Израиль

Наоми возвращается к поэзии Рильке. А Израиль видит, что Рильке действует на Наоми угнетающе.

“Рильке – величайший немецкий поэт и я никогда не откажусь от его волшебных ритмов” – решительно сопротивляется Наоми. Вот, в его стихах она ощущает радость прикосновения к бескрайним пространствам природы от земли до неба и звезд. Она испытывает счастье от гениальной лепки его поэтического мира.

“Наоми, оставь Рильке. Научись смеяться от всего сердца”.

Но Рильке неотделим от отчего дома.

И она видит их бассейн со спортивными снарядами. Лотшин сидит на гимнастическом коне. Она в белой шелковой рубашке, облекающей ее тонкую фигуру. Изящные ее пальцы держат раскрытую книгу Рильке. Любимые ею стихи пробуждают в девочке Бертель откликающейся на имя Наоми, поэтические чувства. Наступает молчание. Жизнь, одиночество, внутренняя душевная пустота, потерянность, смерть обволакивают девичью душу. Ужас, красота, боль и одиночество – всё в красочных и символических стихах. Сестра читает строки стихотворения “Осень”, вызывая у девочки слезы. И все это она слышит, утопая в пахучей пене, улавливая рифмы, ритм, усиливающееся от строки к строке напряжение, угрожающее и выматывающее детскую душу. Господи! Голос старшей сестры-красавицы такой прозрачный и призрачный, напрягает все нервы:

Боги опадают и опадают вдали,

Как увядшие сады в глубинах небес…

Лотшин не замечает, прижимая книгу к груди, какое впечатление производят стихи на ее сестренку:

Если закричу, услышат ли меня Ангелы?

И если один из них внезапно возьмет

Меня в свое сердце: усилит ли меня

Его присутствие во мне…

Нацисты маршировали по улицам, а девочка не отрывала глаз от строк любимого поэта. Чувства переполняли подростка, она не могла сдержать дрожь. В зрелости пророческая сила стихов Рильке удивляла ее. На пороге двадцатого века он ощущал грядущие потрясения человечества. Особенно в книге, посвященной потерянному сыну, это потрясение, которое в будущем разверзнется гибельной бездной. Рильке раскрывал образ Бога, как абстрактное понятие. Именно, Его ирреальность, духовная власть, лишенная земного начала, привело в мир к упадку, жесткости, неустойчивости – ущербности Вселенной. Именно это стало ее ощущением по отношению к миру.

Израиль, любимый мой, по которому очень тоскую.

Вчера было собрание кибуца, и меня освободили большинством голосов для работы над романом. Только двое были “против”. Большинство явно не политиканов, было “за”. Решение приняли в доброй атмосфере. Кибуц дает мне время для творческой работы и получает право на книгу. Я приняла все это. А ты?

Сейчас надо со всей энергией взяться за работу. Сегодня написала тебе письмо. Безуспешно пыталась дозвониться до тебя в Гиват Хавиву. Распорядитель работ от меня требует продолжать дежурства, пока я еще не приступила к писанию, и я не могу отказаться. Потому наша встреча откладывается на неделю.

Может, сумеешь позвонить мне в пятницу. Я буду ждать у телефона. Очень хочу с тобой поговорить.

А ты? Удовлетворен ли ты тем, что все прояснилось?

Очень хотелось бы тебя поцеловать от радости, в знак любви, в знак уверенности в нашей совместной жизни.

Твоя

Наоми

17.11.54

Дорогой мой и любимый муж, вновь я сижу в одиночестве в голубой комнате, и как ты, чувствую ее пустоту после того, как мы были здесь вместе. Передо мной на столе – лист бумаги, на котором ты вел игру с моими дочерьми, и рисунок, изображающий тебя проигравшим и висящим на виселице. С великой любовью я сняла бы тебя оттуда, обняла и расцеловала.

В Тель-Авиве на этот раз было очень приятно. Всех обрадовало решение кибуца. Шлионский читал отрывки из глав, которые ему особенно понравились, и был весьма доволен. Особенно хвалил мой иврит и добавил, что в следующей моей книге я буду истинной специалисткой в области языка иврит. Конечно, не могла ему сказать, кто является виновником такого успеха. Он дал новые главы в печать, а также посоветовал, что дальнейшие главы будем обговаривать втроем: ты, он и я. Передала ему от тебя привет, и он взял с меня слово, что повлияю на тебя и помогу ему добиться от тебя завершения статьи об Агноне. Работники издательства Давид Анегби и Охмани пригласили меня на обед. Подняли бокалы за успех романа. Вечером еще пошла в театр “Габима” на спектакль “Хедва и я”. Вот такой был день, полный событий.

Лотшин передает тебе привет, радуется решению кибуца и просит тебя умерить “суету сует”.

Было очень приятно с ней пообщаться. Все время думала о тебе и жалела, что ты не с нами. Я знаю, насколько тебе не хватает домашнего тепла, и я сделаю все, чтобы дать тебе это тепло, дом, полный света и счастья.

Постарайся завершить статью об Агноне. Я сказала ему, что ты просишь на это месяц. Ему нужно раньше, но он готов дать необходимое тебе время.

В субботу у меня дежурство. После него приеду к тебе.

Твоя

Наоми

Современный разговорный иврит, используемый Наоми, очень нравится Израилю, и он редактирует ее текст в ее же стиле страницу за страницей, вопреки позиции Шлионского.

“Не соглашайся с его упорным желанием щеголять выспренним ивритом”. Он борется со словами, взятыми Шлионским из текстов священных книг:

“Наоми, не пользуйся красивостями, которые вредят содержанию и форме, борись за собственный живой стиль”.

Почему уже в зачине, описывающем рабочий квартал, Шлионский пользуется языком средневековой литературы? Почему этим языком домохозяйки обращаются к хозяину газетного киоска коммунисту Отто, и зачем к описанию зеленых глаз госпожи Гольдшмидт добавлять, что они “змеиные”. Чего вдруг появляются арамейские слова в берлинском сленге рабочей среды? Ими коммунист Отто, ругающий последними словами правых и левых, обращается к хозяйке трактира Флоре.

Шлионский не поддается исправлениям друга, который считает, что смешение стилей говорит об отсутствии вкуса.

Работа над книгой высасывает из нее все силы, мучает бессонницей.

Нервы ее напряжены до предела. В ее башенке свет не гаснет. Голова разрывается от боли. Она ждет Израиля, как манну небесную, чтобы пришел и успокоил ее, снял невыносимое душевное напряжение.

Писать, все равно, что пользоваться наркотиком, действие которого совсем недолго, и не спасает. Она просто не выносит напряжения: как определить понятие любви? Не находит она выражение пика любви ни на немецком языке, ни на иврите. Вовсе не галлюцинацией или сном была прогулка с любимым по долинам и по взгорьям, среди буйной весенней зелени