Теперь Альма с Дианой переглядывались. Диана придумала какое-то оправдание — ей надо было проверить машину. Они вышли, Маргарита поняла намек. Она немного помедлила, сомневаясь, надо ли оставлять родителей наедине. Они вели себя не как пятидесятилетняя пара, расставшаяся полжизни назад, а как влюбленные подростки. Она все равно взяла сумочку и вышла, сказав, что пойдет пройтись и выпить зеленого чаю. Лэйси-Мэй и Робби даже не взглянули ей вслед. Лэйси-Мэй взяла руки Робби в свои. Руки были холодные, и Робби захотелось на них подышать.

— Где ты был все это время?

— Да так, тут и там.

Она вглядывалась в него, сжав ладони.

— В конце концов я бы все равно вернулся, — сказал он. — Я бы не заставил тебя ждать слишком долго.

Лэйси-Мэй кивнула, хотя оба знали, что это неправда. Робби вполне мог прождать слишком долго, например, до ее смерти, если до этого дойдет. Она не стала этого говорить. Она поцеловала его в руку, в костяшки, один раз, и Робби совсем смутился, сердце у него заколотилось. Он представил, как Лэйси-Мэй скидывает халат и бросается голая в его объятия, хотя дверь в палату открыта. Ничего такого она не сделала, но не выпускала его рук.

Он решил, почему бы не сказать теперь:

— Лэйси, я по-прежнему представляю нас с тобой вместе.

— Я тоже. Вспоминаю хорошие годы, которые мы провели в нашем домике. Иногда просыпаюсь и понимаю, что мне снилось, будто мы все опять там.

— А я про сейчас, — сказал Робби. — И про будущее.

— Будущее принадлежит девочкам, Робби. Я уже давно перестала мечтать и беспокоиться о себе. В тот день, когда я осознала, что не дождусь тебя, я поняла, что для нас все кончено. Поэтому в каком-то смысле и хорошо, что девочки до сих пор не обзавелись семьей — ну, по крайней мере Маргарита с Дианой. Им не придется пройти через все, через что прошла я. С тобой я потеряла все, кроме того, что ты мне оставил.

— Кроме девочек?

— Кроме девочек и дома.

Робби уже не видел смысла извиняться за дом. Лэйси-Мэй смотрела на него слишком спокойно, с такой ясной улыбкой. Робби чувствовал, что готов ее поцеловать, но она не подавала явных знаков, что и она этого хочет, а ему не хотелось, чтобы она его оттолкнула. Ей что, достаточно вот этого — просто держать его за руки? Или она готова признать то, что он знает уже давно: что и в прошлом, и в будущем — всегда — есть только они вдвоем?

Робби решил, что должен дать ей какое-то обещание, чтобы ей было чего ждать от будущего. Вдруг это поможет, поддержит ее во время лечения. А вдруг и сбудется.

— Я могу завязать, — сказал он. — Я знаю, что теперь нужен тебе. Лэйси, если я тебе нужен…

Она покачала головой и сказала «ш-шш».

— Все, что мне от тебя нужно, у меня есть, любимый.

У Робби загудело в ушах. Он тяжело дышал.

— Что ты хочешь сказать, Лэйси? Что ты пытаешься мне сказать?

Лэйси-Мэй взяла его руки и прижала их к своему сердцу.

— Ты не слушаешь меня, Робби. Я ничего не пытаюсь сказать. И ничего больше не хочу менять.

Нельсон ехал в такси и удивлялся, как красив путь от аэропорта — он не таким его помнил. Пышные деревья, зеленые с янтарем. Они отгораживали дорогу от стройки по обеим сторонам, от тракторов, пробирающихся через песчаные карьеры. Он смотрел на листья, на нетронутое небо. Глядя на что-то настолько прекрасное, он на мгновение исполнялся легкости. Вскоре он уже ехал через город, мимо непримечательного центра небольшого городишки, где горящее табло указывало водителям на съезд к Главной улице. Машина поехала на запад к окраине графства. Съехали с шоссе, загремели по гравию. Нельсон силой воли заставил себя успокоиться. Иначе ему не убедить ее и себя, что все будет в порядке. Он повторял, зачем приехал, раз за разом, как мантру: я приехал забрать жену. Мы едем домой.

Он расплатился наличными, разноцветные евро еще лежали аккуратной пачкой у него в кошельке. Такси уже взбиралось обратно в гору, когда дверь кирпичного ранчо с грохотом распахнулась, и он увидел Ноэль. Она еще не оделась и вышла в одной серебристой майке и шортах, и толстом фланелевом халате, которого он у нее раньше не видел. Прошло уже почти два месяца — они никогда не расставались так надолго. Странно было смотреть на нее и видеть каждый знакомый сантиметр ее тела даже через весь двор: волосы, спадающие на плечи, силуэт ее бедер, знакомый изгиб губ, сжатых от злости, скрещенные руки, прижатые к груди.

Он зашагал к ней и не смог сдержать улыбку. Он скучал по ней. Он любил ее, и она по-прежнему любила его. Этого достаточно, чтобы они выкарабкались.

Она не сошла с порога, не опустила руки, даже когда он подошел к ней вплотную и обнял ее. Он расцеловал ее в обе щеки, но она застыла неподвижно и ничего не говорила, только открыла дверь и ввела его в дом.

Внутри было тепло и светло, окна смотрели на лес и поляну, на кучки рыжих и бордовых листьев на траве. На столе еще стояли остатки завтрака, повсюду на крючках, на спинках стульев, висели разные предметы женского гардероба. Обычный беспорядок, такой приветливый по сравнению со всем, что он видел за последнее время.

— Что ты тут делаешь? — спросила она наконец.

Она уселась за стол, поднесла ко рту кусочек тоста, откусила корку, долго жевала и глотала.

Нельсон объяснил, что он говорил с Хэнком, и тот рассказал ему, что сегодня утром она не в больнице, и дал ему адрес. Ноэль смотрела на него, ничего не понимая. Он никогда раньше не созванивался с ее семьей, тем более с Хэнком.

— Я решил, что лучше не впутывать твоих сестер. Если бы я им сказал, они могли тебя предупредить, и ты бы уехала.

— У меня что, нет такого права? Сейчас совершенно неподходящее время. Моя мама, может быть, умирает.

— Как ты себя чувствуешь?

Ноэль засмеялась.

— Как я себя чувствую? И это спрашивает человек, который не позволяет себе чувствовать ни черта?

Нельсон не клюнул и промолчал, хотя она и ошибалась на его счет. Он еще как чувствовал, чувствовал так, что до самого дна, даже когда в этом не было смысла.

Ноэль продолжала:

— Мою семью было гораздо проще терпеть, когда я знала, что у нас с тобой есть своя. Я могла думать, что мы построим что-то иное. Как будто у меня был запасной выход.

Она налила себе апельсинового сока из пакета. Он потянулся к ее дрожащей руке.

— Нелли, — сказал он.

— Я не ожидала, что ты приедешь. Я же знаю, как ты любишь Северную Каролину.

— Я приехал ради нас.

Потом она заплакала, а Нельсон утер ей глаза. Такой маленький жест, но она только сильнее заплакала. Он перехватил ее руку и стал целовать пальцы, а она забралась ему на колени. Он держал ее, пока она плакала, а потом уже она целовала его, а Нельсон — ее. Она была как безумная, и Нельсон помог ей успокоиться. Его язык коснулся ее, и он почувствовал вкус утра, сна, кислого сока. У нее был другой шампунь, другой крем для тела, но ее запах, который он так хорошо знал, все равно не поменялся: смесь запаха ее головы, ее кожи, особый запах ее пота. Она обвила его талию ногами, его лицо все было мокрое от ее слез. Он поднял ее с усилием и отнес в комнату. Она сбросила халат, майку, и повела его в спальню, где он сможет ее положить.