плечи. Она живет в соседнем доме. Возможно, ее окно как раз то, в котором по ночам не задернуты шторы и догорающей голубой звездой светится экран компьютера. Или это оставленный на ночь телевизор мигает и поет, оберегая сон Розы, отгоняя от нее пугающую и тревожную тишину. Мигает и поет, создавая ощущение, что кто-то еще есть в ее маленькой пустой квартире, что кто-то еще присутствует и шепчет, вымаливая Розе завтра, новый день, еще один день, целый день.

Толкование лисы

Машина неслась мимо подмосковных вилл из красного кирпича, перемежаемых деревеньками с почерневшими перекошенными заборами, за которыми столетние избушки утопали в зарослях сирени, черемух, вишен. В черно-зеленой листве крючковатых яблонь шумели на ветру войлочные завязи не толще мизинца. На обочине всех без разбору облаивала маленькая псинка, колесоногая и бесстрашная. Звонкое и назойливое тявканье заглушал хрипло тарахтящий трактор, ревущий навстречу грузовой фургон с рекламой вафель. Из радио трещали дискохиты двадцатилетней давности, возвращающие в застойное безвременье. До отказа набитый рейсовый автобус отъехал от станции, направляясь туда, откуда я только что уехала. Где меня уже нет. Где на моем месте сейчас возникло кратковременное и пока что обратимое небытие. Две старушки в мутных платочках и бесформенных хламидах застыли возле продовольственного магазина, что-то выясняя друг у друга. Вокруг деревенского рынка образовалось столпотворение мечущихся людей, скопился хвост гудящих машин, ожидающих очереди на поворот. Доносились крики, галдеж, детский рев, отрывки песен, дым чебуречной. На месте пустыря за неделю возник каркас будущей церкви, похожий на скелет таинственной птицы. Мелькали цветы и овощи. Ковры и картонные коробки. Среди раскаленных на солнце автомобилей сновали рабочие в комбинезонах, подростки в полосатых ветровках. Вдруг это показалось повсеместно знакомым, заученным наизусть. Все это уже отпечаталось, существовало во мне именно таким, каким и было всегда, каким и будет впредь. А на самом деле оттенки машин, вариации лиц, отзвуки песен мало что добавляли в предсказуемую придорожную картинку, которую я заранее знаю с самого детства.

Машина вырулила из толчеи поселка на дорогу, обрамленную по сторонам искристо-изумрудными полями шумящих трав. На фоне монотонной августовской зелени жизнь явила себя отчетливо вызревшей, оформившейся до мелочей, исследованной от корки до корки. Со всеми перепадами счастий и неудач, с необходимостью расплачиваться за легкость, за беспечность и получать изящные недорогие подарки за самоотречение, за старания. Жизнь показалась изведанной, распробованной до привкусов, почти скучной. Правила поведения, правила правописания, пользования, приличия, игры, дорожного движения выучены наизусть. И, кажется, лазейки, обходного пути, возможности вырваться и стать кем-то другим больше не существует.

Двигатель оглушительно ревет, сжигая бензин. Навстречу несутся грузовые фуры, внедорожники, легковесные городские автомобильчики, мотоцикл, пустой ритуальный автобус. Мелькает пунктир разделительной полосы, похожий на линию разреза или склейки двух серых лент дороги. Взгляд скользит по глади поля, смирившись с вечным повторением, с вереницей мельтешащих в незначительном разнообразии дней, лиц, событий, поступков. В этот момент почти полного отчаяния утопающей в череде однообразных и неудивительных мгновений жизни, в этот момент почти окончательного смирения со всем происходящим, на самой середине поля, в изумруде травы неожиданно возникает сияющий, мечущийся из стороны в сторону пушной огонь лисьего хвоста. Лиса невесомо и стремительно пересекает поле, чуть прижавшись к земле, пугаясь оглушительного рева автомагистрали. Она замирает, прислушиваясь, потом снова струится сквозь траву, прыгает по кочкам, вырисовывает своими движениями юркие целеустремленные зигзаги. Ее быстрый, слаженный бег заставляет выпустить из головы все продуманное, все решенное, любые смыслы, любые выводы. Все теряет силу. И я превращаюсь во взгляд, завороженно наблюдающий путь лисы. Я изумляюсь, как же она бесстрашно прыгает и крадется по полю, по опасному и шумному миру совсем одна. Неумолимое пламя лисьего хвоста мечется и вьется в изумрудной траве, напоминая дрожащую улыбку всевышнего, напоминая снисходительную ухмылку лукавого. А еще нитку, вышивающую на неведомом языке приглашение следовать ее примеру: красться и бежать, метаться и прыгать, вырисовывать своими движениями по миру непредсказуемые и непостижимые зигзаги, чтобы не скучать, чтобы превращать всех, кто рядом, в зачарованный и внимательный взгляд, в ум, панически ищущий разгадку лисы, толкование встречи с лисой.

Три блажи

Одно из моих любимых развлечений стоит всего 136 рублей. Я врываюсь в «Макдоналдс» в самый час пик, когда пластиковая коробочка заведения кишит голодными людьми, сонными уборщицами и запахом картошки фри, бессовестно растравляющим голод. Обычно я встаю в беспокойную толпу, пытаюсь терпеливо ждать, созерцая затылки, вытянутые шеи и трепещущие в предвкушении обеда кадыки. Через пару минут от раздражения начинает казаться, что земля крутанулась против часовой стрелки. В следующее мгновение хочется извести по окружности парочку обойм. Потом спастись бегством. И все же я дожидаюсь, терпеливо подхожу к кассе, заказываю филе-о-фиш и чай. Потом беру горячую картонную коробочку, сжимаю стаканчик и отправляюсь искать свободное место. Даже лучше, чтобы за столиком старательно пережевывал гамбургер кто-нибудь еще. Я присаживаюсь на свободное место, нос к носу с незнакомыми людьми. Мы все старательно не замечаем друг друга, сосредоточенно разворачиваем свои чизбургеры, самоуглубленно жуем вишневые пирожки, ковыряемся ломкими пластиковыми вилками в салатах.

Два месяца назад я обедала с наемным убийцей, худым сумрачным мужчиной, у которого был музейно-взбитый кок 50-х годов, а кожа на щеках из-за оспин напоминала расплавленный воск. Он медленно и вдумчиво поглощал чизбургер, насупленно следил за окружающим, будто с минуты на минуту ожидал выстрелов и облавы. На мгновение я представила, что мы давно женаты. Что мы – пара нелегалов, русских выходцев из Таджикистана, бывшие инженер и учительница, бездетные, битые жизнью, уже увядающие люди с бляшками атеросклероза на венах от частого употребления маргарина и макарон. Мы сидели за маленьким столиком друг напротив друга, я представляла, что мы – пара бесцветных людей с хронической усталостью, затаенной злобой и постоянным напряженным молчанием. Поскорее проглотив последний кусочек филе-о-фиш, я покинула заваленный обертками пластиковый столик. Мне было радостно оставлять одну из своих нежелательных, несостоявшихся жизней. Я почти парила, убегая от нее с легким сердцем, ничего не потеряв и ничего мудрого оттуда не вынося.

В следующий раз я снова обедаю в час пик, снова подсаживаюсь к незнакомым людям. Должно быть, со стороны мы напоминаем семью уставших друг от друга служащих. У мальчика-одуванчика в кофте с капюшоном звонит мобильный. Он полушепотом зачитывает что-то из блокнота. Женщина под сорок, завернутая в синтетическую бордовую шаль, смотрит в окно, разжимает ладонь, будто выпуская на свободу синюю стрекозу, или мне просто хотелось бы, чтобы так было на самом деле. На сцене появляется старушенция в синем плюшевом