– Куда? – Вернер покачал головой. – Гитлер держит под контролем почти всю Европу. И знаешь, как поступают с дезертирами? Расстреливают на месте, не задавая вопросов.

– Да, но… – Её мысли путались. Что, если бы Ингрид помогла Вернеру достать новые документы? Она могла бы отказаться помогать тому, кого считала нацистом, но после вчерашнего была у Биргит в долгу. Биргит спасла ей жизнь, а Вернер доказал, что он не нацист. Они могли бы сбежать отсюда, пожениться. Жить, как они мечтали, где-нибудь в Швейцарии или даже Англии. У них был бы маленький домик, спокойная жизнь, дети. – Может быть, я знаю выход.

Вернер напрягся, медленно повернулся к ней, сузив глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Я знаю человека, который может достать фальшивые документы, – выпалила она вне себя от волнения. – Она уже их доставала для… ну, для евреев. Мне кажется, она поможет и тебе, тем более что она у меня в долгу.

– Биргит, – Вернер с силой сжал её руку, – о чём ты говоришь?

– Помнишь, как мы познакомились? Я была на собрании коммунистов. Там я её и встретила. Точнее, я встретила её ещё раньше, но…

– Ты сказала, что пришла на это собрание из-за подруги, – перебил он.

– Да, но потом пришла снова. – Биргит говорила быстрее и быстрее, будто это могло помочь ему скорее её понять. – Я ей помогала, и остальным тоже. Не то чтобы очень, это верно, но делала что могла. – Она решила, что пока не будет рассказывать ему о ночных вылазках. Только не сейчас.

– Помогала…

– Ты же видишь, что творится, Вернер! Ты сам видел, какие они гнусные. Я должна была что-то сделать. И к тому же Франц…

– Франц? Ты имеешь в виду помощника твоего отца?

– Да. Он еврей. И я помогла его спрятать.

– Где?

Биргит медлила, внезапно осознав, что всё может пойти не так. Вдруг Вернер лишь на миг поддался печали, только и всего? Вдруг он сочтёт своим долгом её выдать? Выдать Франца? Но нет, он не мог. Она ему доверяла. Она его любила.

– В аббатстве Ноннберг. Там есть монахиня, которая нам помогает. Кунигунда, – добавила она на тот случай, если Вернер подумает, что это Лотта. Её сердце бешено колотилось, желудок скрутило в тугой узел. Что, если она совершила ужасную ошибку? Что, если она всё разрушила? Вернер мог рассказать кому-то о ней, о Кунигунде, обо всех её тайнах. – Ты же понимаешь, правда? – умоляюще прошептала она. – Ты должен. Ты теперь понимаешь, Вернер, что выхода нет…

– Понимаю ли я? – У него вырвался не то всхлип, не то стон, он уронил голову на руки. Биргит в замешательстве и ужасе смотрела на него. – Биргит, – сдавленно прохрипел он, – как ты могла? Разве ты не знаешь, до чего это опасно? Если это выяснится, тебя отправят в лагерь, и это в лучшем случае.

– Я знаю.

– Ты вообще представляешь, что такое лагерь? Нет, конечно же нет. Ты не можешь представить. – Он поднял голову, встряхнул ею, вынул из кармана пачку сигарет. Биргит смотрела, как он закуривает, глубоко вдыхает дым; она не знала, о чём он думает.

– Ты… ты злишься? – пробормотала она, разорвав мучительную тишину. – Ты же не…

– Конечно, злюсь! Но не потому, что обожаю Гитлера или ненавижу евреев, как бы твоя семья обо мне ни думала, а только из-за тебя. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, Биргит. Я тебя люблю.

– Я знаю, что это опасно, – тихо сказала она. – Просто доверься мне. Я не говорю, что это легко…

– Значит, ты готова отдать жизнь за помощника твоего отца? – В его голосе звучало скорее отчаяние, чем презрение.

– Я готова отдать жизнь за благо человечества, – ответила Биргит. Вот что вынуждало её выбираться из дома среди ночи и стоять на страже, пока Ингрид подкладывала бомбы под поезда, воровала оружие и совершала другие противозаконные действия. Ей было очень страшно, но она понимала, что так надо. – Но ты прав, Вернер. Мы не можем утратить человечность. Вот что делаю я, чтобы её сохранить.

Долгое время он молчал и курил, потом устало пробормотал:

– Так вот зачем ты расспрашивала меня, где я бываю и что делаю. Чтобы передавать информацию этим коммунистам?

Биргит молчала.

– За это тебя совершенно точно убьют. Как предательницу. Меня, скорее всего, тоже. Почти наверняка.

– Я никогда… – Она замялась, не зная, что сказать. – Мне очень жаль, – проговорила она наконец. – Ты же понимаешь, мне пришлось…

Он не ответил.

– Ты же не собираешься… – Она сглотнула, не в силах продолжать. Взгляд Вернера был полон тоски и боли.

– Выдать тебя? Ты всерьёз думаешь, что я на такое способен, Биргит?

– Я думаю, что ты хороший человек, – уверенно ответила она. – Хороший человек, втянутый в ужасную, чудовищную ситуацию. Не возвращайся туда, Вернер. Ты тоже можешь прятаться в аббатстве вместе с Францем…

– Прятаться до конца войны? – Он смотрел на неё, не веря своим ушам. – А что потом? Гитлер намерен победить, чего бы ни стоила победа, и ты это знаешь. Даже сейчас я не сомневаюсь, что так оно и будет.

– Всё, конечно же, изменится. Эта… эта бойня должна однажды прекратиться.

– Значит, будет ещё хуже. – Вернер бросил окурок в окно, мрачно смотрел, как он падает на землю. – Я не вижу будущего ни для кого, Биргит, неважно, что случится. Победим мы или проиграем, мы в любом случае катимся в ад.

– Значит, по дороге мы должны совершить столько добра, сколько сможем, – твёрдо сказала Биргит. Вернер лишь покачал головой, молча завёл машину и вновь вырулил на дорогу. Весь остаток пути до Зальцбурга никто из них не проронил ни слова.

Глава двадцать вторая

Лотта

Январь 1942

Война шла. Она не могла не идти. Хотя монахини Ноннберга должны были быть выше мирских дел, Лотта и несколько других монахинь продолжали вечерами слушать радио в келье настоятельницы и пытаться отличить пропаганду от правды.

В прошлом месяце в войну наконец вступили американцы, к облегчению и радости многих, хотя никто этого не признавал. Наверное, теперь, когда они были на стороне союзников, победа была лишь вопросом времени. Но Германия по-прежнему вела нескончаемую войну с Советским Союзом, а тем временем бомбардировщики союзников, по-видимому, обстреливали небо, хотя ни один из них не достиг Зальцбурга.