и отрицательную инстанцию (то, чего нет или еще не существует, или существует только через свое отсутствие), и ритм, каденцию и даже скорость, вдоль курса или марша, или через перемещение - то, что находится (в) движении. За этим, как бы сзади, следует passé - не прошлое как след того, что уже произошло, но прошлое в процессе свершения, такое, что его можно постичь там, в момент взлома и проникновения, в самом акте, посредством которого оно происходит, в тот самый момент, когда, возникая как бы через трещину, оно стремится родиться в событии, стать событием.

Далее, есть passant как "прохожий", эта фигура "в другом месте", поскольку прохожий проходит мимо только потому, что, прибыв из другого места, он движется к другому небу. Он "проходит" мимо - и поэтому призывает нас поприветствовать его, хотя бы на мгновение.

Но есть еще и passeur (контрабандист), и, далее, passage (путь/трап) и passager (пассажир). Прохожий - это одновременно транспортное средство, мост или трап, настил, покрывающий ряд балок на корабле, тот, кто, пустив корни в другом месте, проходит через какое-то, где он временно (даже если это означает) остается и возвращается домой, когда приходит время. Но что было бы, если бы он не вернулся, а продолжил свое путешествие, переходя из одного места в другое, при необходимости повторяя свои шаги, но всегда находясь на периферии места своего рождения, не называя себя ни "беженцем", ни "мигрантом", ни тем более "гражданином" или "коренным жителем" - чистокровный человек?

Вызывая, в соответствии с вопросом нашего времени, прохожего, то есть беглый характер жизни, мы не восхваляем ни изгнание, ни убежище, ни бегство, ни кочевничество.

Это также не празднование богемного и бескорневого мира.

В современных условиях такого мира просто не существует. Вместо этого, как я и пытался сделать на протяжении всего этого длинного эссе, мы должны вызвать в памяти фигуру человека, которому предстоит сделать большой шаг по крутому пути - который уехал, бросил свою страну, живет в другом месте, за границей, в местах, где он создает подлинное жилище, тем самым связывая свою судьбу с теми, кто принимает и узнает в нем свое собственное лицо, лицо грядущего человечества.

Стать человеком в мире - это вопрос не рождения, не ориентации или расы.

Это вопрос путешествия, движения и преображения.

Проект преображения требует, чтобы субъект сознательно принял раздробленную часть своей собственной жизни; чтобы он заставил себя принять де- туры и иногда невероятные связи; чтобы он действовал в интер- стициях, если он заботится о том, чтобы дать общее выражение вещам, которые мы обычно разъединяем. Фанон прошел через каждое из этих мест, но сделал это не без запаса дистанции и удивления, стремясь полностью принять нестабильную и изменчивую картографию, в которой он оказался. Для него "местом" был любой опыт встречи с другими, который прокладывал путь к осознанию себя не обязательно как отдельного человека, но как важного фрагмента (éclat) большого человечества, фрагмента, сталкивающегося с неизбежностью бесконечного времени, главным атрибутом которого является течение - прохождение par excellence.

Однако населить место можно, лишь позволив себе быть населенным им. Однако населять место - это не то же самое, что принадлежать к нему. Рождение в стране происхождения - это случайность, которая, однако, не снимает с субъекта всякой ответственности.

Если уж на то пошло, то нет никакого секрета, который бы скрывало рождение как таковое. Рождение предлагает лишь фикцию мира, который уже прошел, несмотря на все наши попытки прикрепить его ко всему, что мы почитаем: обычаю, культуре, традиции, ритуалам, набору масок, в которые облачен каждый из нас.

В пределе "специфика человека" заключается в том, что он не принадлежит ни к какому конкретному месту, поскольку этот человек, являющийся соединением других живых существ и других видов, принадлежит всем местам вместе.

Научиться постоянно переходить из одного места в другое - таков должен быть его проект, поскольку это, в любом случае, его судьба.

Но переходить из одного места в другое - значит вступать с каждым из них в двойственные отношения солидарности и отстраненности. Этот опыт присутствия и дистанции, солидарности и отстраненности, но никогда не безразличия - назовем его этикой прохожего.

Это этика, которая гласит, что только удаляясь от места, человек может лучше его назвать и заселить.

Разве возможность жить и свободно передвигаться не является непременным условием разделения мира, или того, что Эдуард Глиссан назвал "мировым отношением"? На что может быть похожа человеческая личность помимо случайностей рождения, национальности и гражданства?

Было бы неплохо дать исчерпывающий ответ на все эти вопросы. Остается констатировать, что будущее мышление обязательно будет связано с прохождением, переходом, движением. Это мышление будет о текучей жизни, о проходящей жизни, которую мы стремимся перевести как событие. Это мышление будет не об избытке, а об излишке, то есть о том, что, не имея цены, должно избегать жертв, расходов, потерь.

Для того чтобы сформулировать такое мышление, необходимо признать, что Европа, которая так много дала миру и так много взяла в свою очередь, часто силой и уловками, больше не является мировым центром притяжения. Европа больше не является тем местом, куда мы должны идти, чтобы найти решения вопросов, которые мы ставим здесь. Она больше не является фараоном мира.

Но означает ли то, что Европа перестала быть центром притяжения, что европейский архив исчерпан? И вообще, был ли этот архив когда-нибудь продуктом конкретной истории? Поскольку на протяжении нескольких веков история Европы смешивалась с историей мира, а история мира, в свою очередь, смешивалась с историей Европы, не следует ли из этого, что этот архив принадлежит не только Европе?

Поскольку в мире больше нет только одной аптеки, речь идет о том, как мы можем населить все ее скопления (faisceaux), как мы можем избежать отношений без желания и опасностей общества вражды. Начиная с множества мест, речь идет о том, чтобы проследить в стихах, как можно более ответственно, учитывая, что все мы являемся правомочными сторонами, но в условиях полной свободы и, где это необходимо, отстраненности. В этом процессе, который влечет за собой перевод, а также конфликты и неправильное понимание, будут решены некоторые вопросы. Затем в относительной ясности проявятся требования, если не возможной универсальности, то, по крайней мере, идеи Земли как того, что является общим для нас, как нашего общего состояния.

Это одна из причин, по которой практически невозможно прочитать Франца Фанона и остаться невредимым. Трудно читать его без вмешательства его голоса, его письма, его ритма, его языка,