Я спохватился:

— А ты вообще голодная? Можем рвануть в ресторан.

Вот тут она вскинула голову, и я увидел в ее взгляде такое разочарование: «Как банально…», что тут же выпалил:

— Или я сам что-нибудь сварганю!

Кажется, это ей понравилось:

— Ты умеешь готовить?

— Не веришь? Иногда мне не хочется выползать из своей норы, и я экспериментирую на кухне.

— Успешно?

Я пожал плечами:

— Жив пока.

Ее смех меня порадовал, он не был деланым, как у тех девчонок, с которыми я привык проводить время. Голос у Милы был низким, и смех звучал не особо мелодично, но в этом чувствовалась та естественность, которой мне всегда не хватало.

— Не смогу тебе помочь — с одной-то рукой. Но я не такая уж привереда, так что можно элементарно пожарить картошки.

Я обрадовался:

— Идеально! Жареная картошка получается у меня лучше всего. Я просто ас в этом!

— Почему-то я так и подумала…

— Я похож на Бульбашку?

К ее смеху я уже начинал привыкать, но еще не устал радоваться тому, что Мила понимает меня с полуслова. А ведь мы еще только до подъезда добрели!

Мои мысли убежали вперед, и мне уже рисовалась сцена в лифте, где мы окажемся в замкнутом пространстве. Что ощутим: неловкость или ту мучительную тягу, с которой мне никогда не удавалось справиться? Наутро она проходит…

Проверить это не удалось: на площадке топтались двое пацанов, которых я уже встречал в подъезде, но не представлял, на каком этаже они живут. В лифт нам пришлось зайти вместе с ними, и мальчишки без конца пихались и хихикали над чем-то, чего я уже не мог оценить.

Но разочарование меня охватило лишь в первый миг, а потом я почувствовал невероятное облегчение — ребята помогли мне оттянуть момент, растянуть предвкушение… И оказалось, что просто смотреть друг на друга и молчать в тысячу раз пронзительнее, чем сразу набрасываться с поцелуями.

Ее губы улыбались едва заметно, нежно, точно Милана любовалась мною, как… Ребенком? Так она меня назвала? Обычно женщины смотрели на меня иначе.

Только, как ни странно, это нисколько не задевало меня. Точнее, слегка, едва ощутимо задело, но не обидело. Ее взгляд оживил незримые струны, отозвавшиеся грустной мелодией, которую Женя без труда наиграла бы, а я уловил только минорную тональность.

Вспомнив о Жене, я улыбнулся: странно-то как! Эта девушка ничуть на нее не походила, а меня не оставляло ощущение, словно это Женя пришла ко мне в ином обличье. Как и с ней во снах, я сейчас испытывал малообъяснимое чувство, будто Мила — родной мне человек. Может, именно это и ощущаешь, когда находишь свою вторую половину?

Или это все бред собачий про эти половины и родство душ? Как оно может возникнуть, если мы пять минут назад столкнулись (в прямом смысле) и толком еще не разговаривали?

Мальчишки так и не вышли из лифта, мы покинули его первыми. Я продолжал поддерживать Милану, правда, вряд ли она свалилась бы еще раз. Но меня не оставлял какой-то необъяснимый страх за нее, наверное, так отцы трясутся над своими доченьками.

Хотя Милана была не моложе меня, и это тоже оказалось для меня внове, ведь в нашей клубной компании считалось дурным тоном даже просто обращать внимание на своих ровесниц…

Только мне сейчас было на это плевать!

* * *

Пропустив в прихожую, я помог Милане снять пальто, бережно высвободив ушибленную руку. Она взглянула на меня с трогательной робостью:

— А сапоги поможешь снять?

Как будто мне могло стать противно или что-то в этом духе!

Усадив ее на пуфик, я опустился на одно колено, расстегнул замок на левом сапоге и стянул его, не превращая действо в показную сексуальную прелюдию. Просто снял сапог. Потом второй.

Кажется, она оценила, что я не полез наглой мордой к ее мягким коленкам и не стал лапать выше. По крайней мере, в ее улыбке мне увиделось облегчение.

— Пойдем посмотрим твой локоть, — предложил я, вставая.

И направил Милану к кухне, где у меня хранилась аптечка. Ну, если можно так назвать коробку, куда я закидывал все лекарства, какие время от времени покупал.

Быстрым взглядом окинув мои хоромы, она не произнесла ни слова. Молча стянула шерстяную кофту, оставшись в легкой футболке. Плечи у нее были по-мальчишески прямые, но хрупкие. Мне захотелось согреть их ладонями…

Вывернув руку, Мила принялась разглядывать локоть. Я тоже, естественно, сунул нос и, к счастью, открытого перелома не обнаружил. Но локоть посинел до черноты, и кость вполне могла треснуть. А рентгеновским зрением я не обладал.

— Давай все же свозим тебя в травму?

Поморщившись, Мила ощупала локоть ловкими пальцами. Интересно, она не гитаристка? Покачала головой:

— Это всего лишь синяк. Выглядит, конечно, жутко, но острой боли не чувствуется. Если будет ныть, я схожу в больницу, обещаю.

Мне вспомнилось:

— Почему ты их избегаешь? Что-то плохое связано?

Ее темные брови сдвинулись так резко, что и без слов стало ясно: очень плохое. Помолчав, она произнесла, глядя мимо меня в окно:

— Только не подумай, что я пытаюсь тебя напугать или разжалобить… Мой брат утонул. Мама после этого слегла на месяц… Или даже больше? Мы с папой по очереди дежурили у ее постели. Врачи тогда не давали никаких гарантий.

— Но она… поправилась?

— Чудом. Ей не хотелось жить.

«У нее была ты, а ей не хотелось жить?» — это показалось мне немыслимым.

Мила тряхнула головой, вынуждая себя очнуться:

— Извини. Зачем я тебя гружу этим?

— Может, потому, что мне хочется узнать?

Кончики ее губ слегка приподнялись:

— Ты настолько любопытен, Макс? Готов выслушивать первого встречного?

«Ты не первая, но единственная».

Эту дикую мысль я, конечно, не озвучил. Иначе, как тупой подкат, Мила ее не восприняла бы, а я не хотел все испортить в первую же минуту.

Вместо этого я дал ей таблетку обезболивающего и налил холодной воды в грелку, которая, к моему удивлению, тоже нашлась в коробке с лекарствами. Мила прижала ее к ушибленному локтю, но у нее быстро окоченели пальцы. Тогда я положил грелку на стол, а Милану усадил так, чтоб она могла просто положить на нее руку.

— Сиди здесь, а я буду готовить у тебя на глазах, чтобы ты не заподозрила, будто я собираюсь подсыпать тебе снотворное, — велел я, закатывая рукава.

В ее взгляде мелькнула хитринка:

— И для чего это могло бы тебе понадобиться?

— Ума не приложу! Яичницу или омлет?

— Это все, на что ты способен? Ты же обещал картошку…

Я стукнул себя по лбу: