Она замолкает, видимо, не найдя нужных слов.

– Ага. Не можешь, значит, так сразу? Ну и отлично. Я подожду. Пока.

И ты уходишь. Из комнаты Объекта. И из квартиры Объекта. И из дома Объекта. И из мира… нет, с этим, пожалуй, ты еще подождешь.

А в то же самое время…

– Ну вот, обиделся, дурачок, – тихо говорит себе сидящая на кровати высокая девушка совершенно спокойным и ровным голосом. Задумчиво изучает длинные тонкие пальцы своих красивых рук и мучительно решает, какой лак для маникюра лучше попросить у мамы на завтра.

Глава 38. Центровая движь

У эскалатора на станции метро «Маяковская» среди других встречающих стоит очень яркий молодой человек. Ну очень яркий. Руки плотно сидят в карманах зауженного полосатого комбинезона, над узконосыми ботинками без каблуков торчат красные носки. Ухо оттягивает булавка с гайкой. Рукава пиджака закатаны до локтей, на запястьях напульсники. Под стиляжьим пиджаком видна футболка, вместо галстука – ржавая цепь от сливного бачка. На пиджаке россыпь значков. Сходящие с эскалатора честные советские люди таращатся на него, как на музейный экспонат. В основном возмущенно зыркают. Но некоторые по-доброму улыбаются. И в их улыбках яркий чувак чувствует неожиданную поддержку. Ты тоже улыбаешься Дэну, сходя с эскалатора. Улыбаешься, как сообщник. Подельник. Ты, естественно, тоже при параде. Только вместо цепи у тебя сварщицкие очки, челка зачесана на затылок. Ее удерживают узенькие очки-мухи с зелеными переливающимися линзами, перепавшие тебе от мажора Плисова. На тебе зауженный до безобразия белый комбез, вручную расписанный сверху донизу словом Rock (целый час работы и коробка гуаши) и отцовский пиджак с короткими рукавами. Вы здороваетесь по-битнически, с удовольствием отмечая, как люди вокруг в ужасе оглядываются, услышав ваш рык. А хули? Вы – молодые львы. Гордо подходите к огромному барельефу в центре зала. У левой ноги футуриста Маяковского пока никого нет. Когда-то этот чувак шокировал публику желтой кофтой. Теперь он памятник. У правой его ноги стоят три парня и с улыбкой смотрят на вас. Очень стильные парни. Но не битнички. Ты таких еще не видел. Морды наглые, хулиганские. На двоих голубые, а у третьего даже черные джинсы Levis 501, белые майки, у двоих короткие джинсовые куртки. У того, что без куртки, на мускулистых руках много маленьких синих татуировок. Точно видно черепа и русалок. Все трое коротко пострижены, ежик на голове, у одного очки-капли. У двоих джинсы натянуты на голенища кожаных «казаков», у третьего из-под джинсов торчат тупоносые желтые сапоги «поморфин». Ковбои какие– то. «Депеш Мод» на выезде. Вы стоите и меряетесь взглядами. И, похоже, наглые стриженые рожи выигрывают гляделки. Это только потому, что их трое. А ваш Тихоня чего-то опаздывает.

– Буржуи хреновы. То ли мажоры, то ли не пойми кто, – тихо говорит, поворачиваясь к тебе, Дэн.

– Но выглядят круто, – с завистью отвечаешь ты, признавая поражение. – Как мы узнаем Весельчака?

– Хороший вопрос. Крыса сказал, что они собираются у левой ноги. И что мы их сразу узнаем.

С самомнением у вашего нового барабанщика все в порядке. А как могло быть иначе?

– А это не они? – толкаешь ты Дэна в бок.

Рядом с выходом на Марата тусуются три челкастых чувака. Крашеные челки занимают пол лица. Несмотря на жару двое из них в плащах, из-под которых торчат тяжелые военные ботинки. Третий – несуразный дылда с лошадиным лицом, в круглой зеленой куртке-бомбере и высоких красных кедах, отчаянно жестикулирует, что-то рассказывая. Увидев, что ты показываешь на него Дэну, длинный приветственно машет вам рукой.

– Блин! – щурится Дэн. – Сдается мне, что этот длинный – Весельчак.

Вы чинно и расслабленно подходите к челкастым. Смотри, какие мы важные. Может еще и не возьмем тебя в группу – должен говорить ваш понтовый подход.

– Ты – Весельчак? – спрашивает Дэн, в упор глядя на длинного.

– Иногда да, – расплывается Длинный в насмешливой ухмылке. – А что, нельзя?

Нет. Это точно не он.

– Извини, чувак. Обознались, – говоришь ты. – У нас тут стрелка с плютиком по имени Весельчак забита.

Челкастые смеются. Над вами смеются, Энди. И совсем не по-дружески.

– Ой, забавные-то вы какие, – говорит вам их смех. – Обоссаться можно, какие забавные.

Длинный протягивает Дэну руку.

– Мы центровые. Я – Кляйн. Это Зигфрид, можно Зигги, можно Зигель. Это Вальтер. А вы-то что за черти? Никогда вас здесь раньше не видели. Челки вроде правильные, а наряжены, как елки новогодние.

Дэн хмурится, застывает в театральных раздумьях.

– Мы-то? Да вроде панки.

Кривляется Дэн. Верный признак, что ребятки ему откровенно не нравятся.

– Вроде в огороде, – хрипит белобрысый Зигги. – Панки огородные.

Челкастые опять смеются. Нет, это уже перебор. Опять вас пугалами обозвали. Да, сколько можно-то? Ты видишь, как скулы Дэна начинают ходить ходуном. Кляйн тоже это видит и говорит примирительным панибратским тоном.

– Ладно, не обижайтесь. Нарядились вы просто нелепо. Видно, что первый раз на Маяке тусуетесь.

К вашей компании подваливает еще один персонаж. Крепко сбитый, со шрамом на злом лице. Он тоже в бомбере, но в пятнистом. На голове военная кепи странного, даже иностранного образца. Как у пленного немца, думаешь ты. И тут этот немец, словно услышав тебя, вскидывает руку в нацистском приветствии. У вас с Дэном отвисают челюсти.

– Зиг хайль! Как дела, зольдатен?

– Егерь пришел! – радуется Кляйн. – Партайгеноссе!

– Йа, йа! Зер гут! – отвечает Егерю Вальтер.

– Партизанен в деревне найн, – докладывает Зигги, карикатурно вытягиваясь перед пришедшим по стойке смирно.

– Гут, гут, – продолжает куражиться Егерь, кидая на вас с Дэном колючий взгляд. – Девки, курки, яйки, млеко есть?

– Йя, йя, майн фюрер! – смеется Кляйн. – Все есть!

Ваши морды лиц вытягиваются настолько неприлично, что подбородки уже почти достают до пола вестибюля. Вы в полном недоумении смотрите друг на друга. Вам это все не нравится. Конечно, в каждом купчинском дворе, где вы росли, были свои Борманы и Мюллеры, нацистская форма в фильмах про разведчиков выглядела круто, а какие-то придурки по пьяни постоянно рисовали фашистские свастики на стенах города, пережившего блокаду. Но когда вы малышами играли в войнушку, никто добровольно не хотел быть немцем. «Никто не забыт и ничто не забыто» – горящими буквами вечного огня горело в ваших сердцах. А иногда и жгло. И не только Девятого мая. Ведь память о войне была еще жива в безруких и безногих ветеранах, то и дело устраивавших скандалы в очередях в магазины. Всерьез играть в фашистов? Это какой-то апокалипшит! Полный отстой. И он совсем не