им отказывают только потому, что они евреи. На Западе, где евреи равны перед законом, их материальное положение не особенно тягостно, но духовное их состояние совсем не легко: они желают воспользоваться всеми преимуществами своего формального равенства, но это невозможно; жаждут стать частью общества в стране, где они родились, но их держат на расстоянии; они надеются на любовь и братство, но со всех сторон наталкиваются на ненависть и презрение; они знают, что отнюдь не уступают своим соседям в способностях и добродетелях, но им непрестанно напоминают, что они принадлежат к низшей расе и недостойны подняться до уровня арийцев, и прочая и прочая.

Как же быть?

Сам Нордау не пытался ответить на этот вопрос в своей речи. Но весь конгресс был на него ответом. Начавшись речью Нордау, конгресс далее свелся к одной мысли: чтобы покончить со всеми упомянутыми бедствиями, необходимо создать еврейское государство.

Нет никакого сомнения в том, что даже когда еврейское государство будет создано, еврейская колонизация Палестины сможет развиваться очень медленно, в соответствии с возможностями людей и экономическим прогрессом страны. Тем временем естественный прирост еврейского населения, как в Палестине, так и в диаспоре, будет идти своим чередом, неизбежным результатом чего явится, с одной стороны, положение, когда в Палестине будет оставаться все меньше пространства для новых иммигрантов, а с другой стороны, несмотря на непрерывную эмиграцию, численность оставшихся за пределами Палестины евреев сократится весьма незначительно. Во вступительной речи на конгрессе д-р Герцль, желая показать превосходство своей идеи государства над предшествующими формами колонизации Палестины, привел подсчеты, согласно которым при сохранении существующих способов колонизации потребуется девятьсот лет, чтобы все евреи переселились на свою землю. Участники конгресса рукоплескали этому заявлению, точно решительному аргументу. Но это была дешевая победа. И еврейское государство, сколько бы оно ни силилось, ни в коем случае не добьется более благоприятных результатов.

Правда горька, но при всем том она лучше иллюзий. Мы должны признаться себе, что собирание всех рассеянных недостижимо естественным путем. Можно когда-нибудь создать еврейское государство; можно добиться того, чтобы евреи плодились и размножались в нем, покуда «земля не наполнится ими», — но даже тогда большая часть нашего народа останется разбросанною по чужим странам. Собрать рассеянных со всех концов земли (как говорится в молитве) естественными средствами невозможно. Только религия, с ее верою в чудесное Избавление, может обещать, что это сбудется.

А раз так, раз и еврейское государство также не означает «собирания всех рассеянных», но лишь поселение небольшой части нашего народа в Палестине, то как же это разрешит материальную нужду еврейских масс в странах диаспоры?

Создание еврейского государства не положит конец материальной нужде; по сути, решить эту проблему раз и навсегда не в наших силах (однако и теперь есть различные средства, чтобы облегчить эту нужду в большей или меньшей степени, например путем увеличения доли крестьян и ремесленников среди нашего народа во всех странах и пр.). Создадим мы еврейское государство или нет, материальное состояние евреев будет всегда в конечном итоге зависеть от экономического положения и культурного развития народов, среди коих мы рассеяны.

Таким образом, мы приходим к выводу, что единственно реальной основой сионизма является другая нужда — духовная.

Однако духовная проблема выступает в двух различных формах, одна характерна для Запада, другая — для Востока, чем и объясняется основополагающее различие между западным «сионизмом» и восточным «палестинофильством». Нордау рассматривал только западную форму упомянутой проблемы, явно ничего не зная о восточной; да и весь конгресс в целом сосредоточился на первой, уделив второй мало внимания.

Западный еврей, покинув гетто и стремясь войти в нееврейское общество, несчастлив, поскольку его надежды на то, что его примут там с распростертыми объятиями, не оправдались. Волей-неволей он возвращается к собственному народу и пытается найти среди него ту жизнь, которой жаждет, — но тщетно. Образ жизни и горизонты еврейского общества более не удовлетворяют его. Он уже привык к большей широте в социальной и политической сфере, да и в сфере интеллектуальной работа, необходимая для еврейской национальной культуры, его не привлекает, поскольку культура эта не играла никакой роли в первоначальном его воспитании и осталась для него закрытою книгой. Оказавшись в столь затруднительном положении, он обращается к земле своих предков, воображая, как замечательно было бы восстановить там еврейское государство, такое же, как у других народов, организованное точно по образцу других государств. Тогда он смог бы жить полной жизнью среди собственного народа, находя у себя дома все, что ныне видит у других, что манит его, но не дается в руки.

Разумеется, не все евреи смогут сняться с места и направиться в свое государство; но самое существование еврейского государства поднимет уважение к евреям, оставшимся в диаспоре, сограждане не будут более презирать их и держать на расстоянии, точно низких рабов, всецело зависящих от чужого гостеприимства. Раздумывая далее над этой блестящей мечтой, он вдруг подсознательно проникается ощущением, что даже теперь, когда еврейского государства еще нет, уже одна его идея приносит ему почти полное облегчение.

Открывается место для совместной работы и политических страстей; порывы его находят выход в области, неподвластной неевреям; он чувствует, как благодаря новому идеалу он снова духовно выпрямился, снова приобрел личное достоинство, к тому же без особых усилий и безо всякой помощи извне. Итак, он отдается этому идеалу со всем пылом, на который способен; он дает волю своей фантазии, уносящей его высоко за пределы действительности и человеческих сил. Ибо он нуждается не в достижении идеала; одного стремления к идеалу уже довольно, чтобы излечить его от духовного недуга, состоящего в ощущении приниженности, и чем выше, чем отдаленнее идеал, тем больше его способность возвышать душу.

Такова основа западного сионизма и секрет его привлекательности. Но восточное палестинофильство выросло и развилось в другой обстановке. Оно тоже началось как политическое движение; но, будучи следствием материальных бедствий, оно не могло удовлетвориться «деятельностью», состоящей из одних лишь всплесков чувства и красивых фраз, способных насытить сердце, но не желудок. Палестинофильство сразу стало выражаться в конкретных шагах — учреждении колоний в Палестине. Эта практическая работа скоро подрезала крылья фантазии и решительно продемонстрировала, что палестинофильство не в состоянии ни на йоту ослабить еврейскую нужду.

Можно было предположить, что, удостоверившись в этом, палестинофилы сложат руки и перестанут тратить время и силы на работу, не приблизившую их к цели. Но нет: они остались верны своему знамени и продолжали работать с прежним энтузиазмом, хотя большинство их не могло даже самим себе дать отчет, почему они это