Пар не стал упоминать о том, что эти же самые слова он говорил каждой железке на корабле. Незачем им знать лишнее.

Все это время «Димбула» карабкалась с волны на волну и обрушивалась вниз, стойко переносила удары могучих валов, сжимавших ее, словно тисками, раскачивалась и вращалась, а иногда просто ложилась на борт, словно готовясь умереть, а потом подпрыгивала, как ужаленная, и вертела носом во все стороны, стряхивая с себя морскую пену. Ураган бушевал вовсю. Вокруг царила кромешная тьма, видны были только пенные гребни волн, и в довершение ко всему, хлынул такой проливной дождь, что невозможно было разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки. Для металлических конструкций внизу это особой роли на играло, зато фок-мачта встревожилась не на шутку.

— Ну, теперь нам точно конец, — обреченно заявила она. — Заговор против нас оказался чересчур силен. Нам ничего не остается, кроме как...

— Уррра! Бррра! Бррру! — заревел Пар в противотуманную сирену, да так, что палубы задрожали мелкой дрожью. — Эй, там, внизу, не бойтесь! Просто я решил сказать пару слов на тот случай, если кто-нибудь окажется поблизости.

— Ты хочешь сказать, что, кроме нас, в такую погоду в море есть еще кто-то? — поперхнувшись дымом, осведомилась труба.

— Разумеется. Таких, как мы, много, — ответил Пар, прочищая глотку. — Ррра! Бррра! Ррру! Здесь немножко ветрено; и, Великие Котлы, какой же сильный ливень!

— Мы тонем, — мрачно сообщили шпигаты. Всю ночь они только и делали, что выпускали воду с палубы, но теперь сплошная завеса ливня показалась им концом света.

— Все нормально! Через час-другой станет полегче. Сначала ветер, а потом дождь. Уже совсем скоро мы поплывем дальше. Грррах! Дрррах! Дрррп! Мне кажется, что море начинает успокаиваться. Если я не ошибаюсь, скоро вы узнаете, что такое бортовая качка. До сих пор мы испытывали одну килевую — с носа на корму. Кстати, ребятки, а не стало ли вам малость полегче держаться на своих местах?

Нет, вокруг по-прежнему стоял стон и скрип, но уже не такой громкий, как раньше; а когда корабль вздрагивал, то не грубо и жестко, как падающая на пол кочерга, а мягко и уверенно, как правильно сбалансированная клюшка для гольфа.

— Мы сделали поразительное открытие, — один за другим вдруг заявили стрингеры. — Открытие, которое полностью меняет ситуацию. Впервые в истории кораблестроения мы обнаружили, что внутреннее сжатие палубных бимсов и наружное растяжение шпангоутов позволяет нам крепче стоять на своих местах, выдерживая при этом напряжение, равного которому, пожалуй, не зафиксировано в анналах мореплавания.

Чтобы скрыть смешок, Пар поспешно задудел в противотуманную сирену. А оборвав рев, негромко произнес:

— Какие же вы, стрингеры, оказывается, выдающиеся мыслители...

— Мы тоже, — начали палубные бимсы, — первооткрыватели и, в своем роде, гении. Мы пришли к выводу, что поддержка трюмных пиллерсов помогала нам в самом прямом смысле. Оказывается, мы можем опереться на них, когда море сверху обрушивает на нас всю свою водную массу!

Тут «Димбула» провалилась во впадину между валами и почти легла на борт. Выпрямиться она сумела лишь в самом низу, причем с тяжким стоном и вздохом.

— В этом случае — известно ли тебе об этом, Пар? — листовая обшивка на носу и, особенно, на корме, да плюс еще перегородки на самом дне, под нами, помогают нам сопротивляться любому усилию на разрыв.

Шпангоуты изрекли эти прописные истины тем взволнованным и благоговейным тоном, каким говорят люди, только что узнавшие нечто совершенно для себя новое.

— Я — всего лишь бедный бесплотный туман, — заявил Пар, — но и мне приходится выдерживать большое давление. Все это на свой лад интересно. Расскажите нам обо всем поподробнее, ребята, — вы ведь такие сильные!

— Понаблюдай за нами и сам все увидишь, — с важностью ответила обшивка носовой оконечности. — Готовься! Сзади! К нам идут отец и мать всех волн! Держитесь, заклепки!..

Гигантская волна догнала корабль и с ревом обрушилась на палубу, но сквозь вой ветра и шум воды Пар расслышал и негромкие тревожные возгласы металлических конструкций, которым пришлось напрячь все силы: 

— Эй, полегче, полегче! А теперь держитесь! Держитесь! Так, чуток подались назад! Держитесь! Еще осади назад! Теперь толкайте крест-накрест! Не забывайте о напряжении на концах! Ухватились и держим! Держим, кому говорю?!! Пусть вода схлынет — все, пошла!..

Волна откатилась в темноту, крича: «Совсем неплохо для первого раза!» — а насквозь промокший  и зарывшийся в воду корабль встряхнулся, подрагивая в такт паровым машинам. Все три цилиндра «Димбулы» покрывал белый налет соли, попавшей в машинное отделение с водой через главный люк; укутанные в парусину паропроводы окутались белым инеем, и даже блестящие медные и хромированные части потускнели, испещренные солевыми точками. Но цилиндры уже научились выжимать максимум из пара, наполовину смешанного с водой, и поэтому жизнерадостно стучали, не обращая внимания на неудобства.

— Как дела у самого благородного изобретения человечества? — поинтересовался Пар, туманной дымкой кружа по машинному отделению.

— В этом мире, полном скорби и печали, ничто не дается просто так, — отозвались цилиндры, словно отработали уже несколько веков, — но мы держим семьдесят пять фунтов на дюйм. Однако в последний час мы делаем всего два узла с четвертью! Довольно унизительно для машины мощностью в восемьсот лошадиных сил, ты не находишь?

— Что ж, во всяком случае, это лучше, чем дрейфовать кормой вперед. Теперь вы выглядите уже не такими — как бы это выразиться? — неподатливыми, как в самом начале.

— Если бы тебя так же долбили, как нас сегодня ночью, ты бы тоже растерял всю неподатливость... датливость... ивость. Теорети... ретти... ретти... чески, разумеется, жесткость — как раз то, что надо. А вот с пррррактичес... пррак... ской точки зрения, необходим баланс между податливостью и неуступчивостью. Мы убедились в этом на собственном опыте, работая по бортам по пять минут поочередно... чередно... редно. Как там погода?

— Буря успокаивается, — сообщил им Пар.

— Хорошее дело, — заметил цилиндр высокого давления. — Ну-ка, ребятки, давайте немножко разгоним эту посудину. Нам добавили пара еще на пять фунтов, — и он