Шрифт:
Закладка:
Отец не мог больше смотреть на эти мучения. Он оделся, завернул девочку, закутал ее в серое одеяло: Дед спросил: «Куда это ты на ночь глядя?» — «Ничего, — ответил хозяин. — Может, повезет, кто-нибудь подбросит. Что же, смотреть, как дитя умирает? Проклятая жизнь», — сказал он громче и плюнул. Мать и бабка стояли перед домом, он слышал их причитания и плач до тех пор, пока не сбежал в долину. Идти было легко. Девочка почти ничего не весила. И он привык к быстрой ходьбе, измерял эту дорогу ежедневно дважды, к автобусу и обратно… Он знал здесь каждый ухаб, каждый камешек, шел уверенно, несмотря на сгустившуюся тьму. Каждые сто метров останавливался, осторожно приподнимал уголок одеяла, прислушивался: еще дышит. И чтоб легче шагалось, он ругался не переставая. Проклинал себя за глупость — зачем пять лет назад польстился на имущество, совершенно ему не нужное… Зачем поставил на том проклятом лазе[12] новый дом, сколько все наломались! Проклинал жену, темную бабу, даже градусника в доме не завела, ничего не соображает… Но ругался он только так, для виду, а внутри рос страх за малютку — очень он ее любил, она родилась после пяти лет супружеской жизни, когда они уже не очень надеялись. Вот так же нес он новорожденную дочку — заставил жену рожать в городе, в родильном доме, — тогда он был немного навеселе, и радостно шагалось ему на лаз, в новый дом.
Наконец-то шоссе. У автобусной будки остановился, ноги сами остановились по многолетней привычке. Раскутал малышку, приподнял, чтоб ей легче дышалось, приложил ухо к грудке — в ней пищало, как пищат птенцы, выпавшие весной из гнезда. Только бы повезло, вздохнул он и пустился дальше — на большом протяжении шоссе здесь шло под гору. Он почти бежал — и страх его подхлестывал, и дорога шла под уклон. Проехала машина, встречная, ему и в голову не пришло, что можно попросить шофера повернуть. Но через пару километров он услышал рокот мотора сзади. Сошел на обочину, но так, чтобы его увидели в свете фар: одной рукой прижимал к себе дочку, другой неловко замахал — не умел он останавливать машины. Это был грузовик, он мчался с горы и потому казался огромным; грузовик просвистел, прогрохотал мимо, оставив после себя лишь вонь выхлопных газов. Отец хотел было выругаться, да подумал: «Может, меня не заметили, я сам виноват. Надо становиться поближе».
Его, конечно, заметили и шофер, и пассажир. Но они только переглянулись и сразу поняли друг друга — шофер даже не притормозил. Они понимали друг друга с одного взгляда, старые приятели, кумовья. Кум-пассажир строил дом и раздобыл где-то «левое» строительное железо, а кум-шофер сейчас, под покровом темноты, вез это «левое» железо. Шофер разглядел только махавшую руку и шляпу, какие носят хуторяне с лазов — конечно, надо было остановиться, и он бы остановился, не будь этих обстоятельств, а при таких обстоятельствах лишние свидетели нежелательны. Ибо черт не дремлет, а у них на базе теперь за «левые» ездки прямо шкуру спускают. Здорово бы ему всыпали! И ведь тут, конечно, не было ничего серьезного, просто подвыпивший хуторянин опоздал на автобус, ноги его не держат, вот и просится подвезти. Да и что тут может быть серьезного? Стало быть, все в порядке, и если в душе и застряла маленькая колючка укора, то и она скоро пропала — надо было внимательно следить за дорогой, приближался поворот. Кум-пассажир яснее разглядел машущего человека — тот стоял с его стороны. Разглядел и то, что человек держал в руках какой-то сверток, а в свете фар ему даже показалось, что он видит и лицо, искаженное страданием. Но кум тут же сказал себе, что это просто обман зрения — как мог он на такой скорости, когда свет фар случайно на миг упал на это лицо, разобрать его выражение? Кроме того, он, пожалуй, не захотел бы остановиться, даже если бы кто-нибудь лежал поперек дороги. Он впервые решился на такую вещь и уже целый час с тех пор, как погрузили железо, трясся в муках — скорей бы домой, скорей, скорей разгрузить все и покончить с этим. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда они с кумом с первого взгляда поняли друг друга. И больше не думал о человеке на дороге. Он в самом деле не думал о нем, ему не надо было заставлять себя не думать о человеке на дороге: он весь был полон собственным страхом.
«Анечка… Спасение мое единственное»… — бормотал он, не понимая своих слов. Ему казалось, она уже не дышит, он встряхнул ее и только после этого услышал тоненький, жалобный писк. Боже мой, скорей, скорей… Быть может, она все-таки выдержит, если не повезет, если никто не подсадит… Надо только идти быстрее. Ага, вот и школа. Может, постучать? У пана учителя есть мотоцикл. Но в окнах темно, наверное, в город ушли, конечно, ведь суббота, по субботам они ходят в кино. «Язви его в бога, такую жизнь! — выругался отец. — Уж коли беда, так со всех сторон… Учитель бы помог, он хороший человек, я знаю его по работе в Национальном комитете. Сколько же осталось? Километров восемь… Если бегом — буду через час, только бы продержалась маленькая моя, спасение мое». Он пустился бегом. В ушах у него шумело, ему казалось, это шум мотора, но дорога была пустынна. Он пробежал уже километра два, когда из-за поворота вдруг вынеслась машина. Он бежал по середине шоссе и теперь инстинктивно отскочил к обочине и тотчас поднял руку. Услышал скрип тормозов, машина замедлила ход — блеснула надежда, но машина сейчас же снова прибавила
