Мы перешли через Риджентс-парк-роуд и приблизились к пабу. Том распахнул передо мной дверь и сделал вычурный жест рукой, словно приглашая принцессу Маргарет в бальный зал. Я вошла в бар. Одинокий мужчина с газетой сидел за тем же столиком у двери, перед ним стоял бокал с пивом, точно такой же, как в прошлый раз. Двух солиситоров у барной стойки сменила похожая парочка. Один из них был очень толстым, с густыми бакенбардами и в котелке, лихо заломленном на затылок. Бармен Гарри стоял за стойкой, сцепив пальцы на животе. Столик, за которым мы сидели в прошлый раз, занял мужчина, решавший кроссворд. В левой руке он держал дымящуюся сигару. Когда мы вошли, он на миг оторвался от газеты и посмотрел в нашу сторону. Кроме меня и Ребекки, женщин в пабе не было. Я решила, пусть Том сам выбирает, где нам сесть. Он выбрал укромную кабинку в глубине зала, провел меня туда, а сам пошел покупать «чем смазать горло», как он это назвал.

Кабинка, располагавшаяся в углу справа от барной стойки, была надежно защищена от посторонних глаз панелями из матового стекла с эмблемами паба. Там было два столика, оба свободные. Я села за стол у окна. Эта уютная кабинка представляла собою частичное убежище от окружающего декаданса, и в то же время ее уединенное расположение наводило на мысли о вероятных попытках домогательства. В зале было немало свободных столов, и я поневоле задумалась, почему Том решил усадить меня именно здесь. Разумеется, я была в курсе общепринятой догмы, что мужчинам нужно от женщины только одно. Однако я уже убедилась на собственном опыте, что от меня им такого не нужно. Возможно, сегодня что-то изменится. Том не только звонил мне домой, но и приложил усилия, чтобы меня разыскать. Вряд ли он стал бы искать со мной встречи, если бы не надеялся чего-то добиться. У меня засосало под ложечкой. Кажется, я крепко влипла. Я сняла перчатки, убрала их в сумку и попыталась прикинуть, успею ли я сбежать до его возвращения. Из кабинки мне было не видно, что происходит у барной стойки. Хотя, может быть, все не так страшно. Может, я выпью один джин-тоник и спокойно уйду. Ребекка велела мне заткнуться. Иначе я все испорчу. Мне самой, может быть, и не хочется, чтобы Том меня трогал, а вот ей как раз хочется. Она собиралась напиться до невменяемого состояния. И если Том пожелает раздвинуть ей ноги, она, черт возьми, будет не против. Я, может быть, и согласна умереть дряхлой целкой, но она не согласна. Так что мне надо сидеть и молчать, а говорить будет она. Она сама обо всем позаботится. Я начала возражать, и она обругала меня нехорошими словами. Потом попыталась ко мне подольститься. Почему все всегда должно быть по-моему? Почему ей нельзя хоть разок поразвлечься? Я уже собиралась сказать, что она мне противна, но нас прервал Том, вернувшийся с напитками. Ребекка одарила его лучезарной улыбкой и напомнила мне, что Том даже не подозревает о моем существовании.

Он снял пальто, небрежно бросил его на банкетку и уселся напротив меня. Он так и остался в своей глупой кепке.

– Тут уютно, – заметил он.

– Да, уютно, – сказала Ребекка. – Только не вздумай распускать руки. В кабинке не опасен суд молвы, но там не обнимаются, увы! [25] – игриво добавила она.

Она хорошо понимала, что запрет распускать руки лишь заронит эту мысль в голову бедняги Тома. И предельно ясно даст ему знать, что подобные мысли приходили в голову и ей самой. Том поднял руки, словно сдаваясь, и поклялся, что они все время будут на виду.

– Если кто-то из нас двоих и соберется распустить руки, это буду не я, – сказал он со смешком. Потом поднял свой бокал, и мы чокнулись через стол.

Ребекка пустилась в пространный монолог о том, какой ужасный у нее был день. В театре Шафтсбери не хватает хористок. Джон Осборн недоволен актерским составом для своей новой пьесы. Мистер Браунли бросил корабль в обеденный перерыв и напился на пару с этим старым развратником Теренсом Реттигеном. Я слушала этот бред, не в силах вмешаться. Но Том жадно впитывал каждое слово.

– Как интересно, – заметил он.

– Да что тут интересного? – отмахнулась Ребекка. – Мужчины, они как дети. Я себя чувствую нянечкой в детском саду. Неудивительно, что я посещаю психотерапевта.

Тому, похоже, и вправду было интересно. Ребекка лихо отпила половину своего джина с тоником и зашлась в приступе кашля.

– Давай урежемся до беспамятства! – предложил Том, старательно изображая аристократический акцент.

– Давай! – согласилась Ребекка. Она была неисправима. Том залпом допил пиво и пошел за добавкой.

Я ничего не сказала. Ребекка, надо отдать ей должное, умела развлекаться. Возможно, она и права. Почему бы и не отдать ей главенство на сегодняшний вечер? Может быть, Том и есть то мороженое, которое надо отведать? Я закурила. На столике стояла пепельница с рекламой виски «Джонни Уокер». Почти чистая, не считая окурков двух сигарет, которые выкурила Ребекка. На рекламной картинке был изображен шагающий джентльмен в цилиндре, черных высоких сапогах, белых бриджах для верховой езды и красном фраке. В одной руке он держал трость, в другой – лорнет на длинной ручке. Я представила себя в таком же наряде. Или, скорее, не себя, а Ребекку: как она неспешно идет по Чаринг-Кросс-роуд и машет тростью, отгоняя назойливых беспризорных мальчишек.

Паб наполнялся народом, со всех сторон слышался гул разговоров. Том взял себе пинту пива и порцию виски, а мне – еще один джин с тоником. На этот раз он сел рядом со мной. Меня встревожила эта явная эскалация боевых действий, но Ребекка ни капельки не смутилась.

– Нам надо как-нибудь вместе сходить в кино, – сказал Том. – В «Рокси» сейчас идет новый фильм Годара. Тебе нравится nouvelle vague? [26] – спросил он. – Мне уже как-то поднадоел наш британский кухонный реализм.

Я понятия не имела, о чем идет речь, но Ребекка ответила очень находчиво:

– J’adore Paris [27].

Она даже произнесла эту фразу с французским акцентом.

– Я никогда не был в Париже, – сказал Том. – Но хочу побывать.

– C’est magnifique. Très romantique [28], – отозвалась она, почти исчерпав все запасы моего школьного французского.

Том серьезно кивнул.

– Обязательно съезди, – сказала она. – Там такие красивые