Шрифт:
Закладка:
Я пожала плечами. Я уже начала думать, что ее привлекает Бретуэйт.
– А если и так, что с того? – отозвалась она.
Интересно, подумала я, применял ли Бретуэйт свою уловку с мороженым с Вероникой? Вряд ли она поддержала бы эту игру. Она никогда не была восприимчивой к чужому влиянию. И никогда не любила мороженое. В мой день рождения, когда мне исполнилось десять лет, мы ходили гулять в Ричмонд-парк, и Вероника отказалась от мороженого. Папа ее уговаривал, а она возражала с ее всегдашней неопровержимой логикой, что есть мороженое в жаркий день совершенно нерационально, потому что оно быстро тает, и приходится поглощать его быстро, пока оно не растеклось. Если любишь мороженое, его надо есть, когда холодно, чтобы оно дольше не таяло и можно было продлить удовольствие. И в любом случае мороженое – это детское лакомство, сказала она, быстро взглянув на меня. Папа ответил, что мороженое любят все: не только дети, но и взрослые тоже. Веронику это не убедило.
Я побрела в сторону Примроуз-Хилл в смутной надежде снова встретить мисс Кеплер. Бретуэйт был прав, когда высмеял мою склонность впадать в рутинный режим в минимальные сроки. Однако в установившемся распорядке есть одно неоспоримое достоинство: он избавляет от необходимости думать. Ты просто делаешь то же, что делал всегда. В знакомых, привычных действиях ты обретаешь уверенность и покой. И все же мне было тревожно. Я рассеянно вертела в пальцах шиллинг, лежавший в кармане пальто, но думала вовсе не о совете Бретуэйта купить мороженое. Я думала о его прямом, грубом вопросе: «Что вам мешает?» А действительно, что? Никто не будет оплакивать мою смерть. Папа уже нашел мне замену в лице миссис Ллевелин. Мистер Браунли, конечно, заметит, что я не пришла на работу, но он даст объявление в газету, и очень скоро на мое место найдутся другие желающие. Меня легко заменить. Я не умная, не талантливая, не смешная. Не красавица и не дурнушка. Во мне нет ничего, что привлекает внимание детишек на улице. Я совершенно обычная, заурядная посредственность. Если меня вдруг не станет, никто этого и не заметит.
Я ощутила чье-то присутствие у себя за спиной. Я сказала себе, что Эйнджер-роуд – оживленная улица, и если какой-то прохожий идет в ту же сторону, это уж точно не повод для беспокойства. И все-таки у меня было стойкое ощущение, что за мной следят. Потому что, несмотря ни на что, я ужасно мнительная. Мне всегда кажется, что всякие действия посторонних людей, так или иначе, нацелены на меня. Я не ускорила шаг и не стала оглядываться, чтобы подтвердить свои подозрения. Я отдалась на волю судьбы. Звук шагов приближался. Тяжелых, мужских шагов. Я расслабила плечи в ожидании тупого удара в затылок. В голове промелькнуло слово «дубина», тяжеловесное англосаксонское слово. Я повторила его вслух, тихим шепотом себе под нос, и приготовилась к неизбежному.
Чья-то рука легла мне на плечо.
Это был Том. Конечно, это был Том (или как его звали).
– Ребекка, – сказал он. – Я тебе звонил.
Я повторила за ним это имя, как будто оно ничего для меня не значило.
– Это я, – сказал он.
Наверное, у меня был растерянный вид. Мой пустой взгляд уперся ему в грудь. Верхняя пуговица его пальто висела на одной нитке. Я чуть было не предложила ее пришить (я всегда ношу с собой иголку и нитки), но Ребекка меня удержала: Тому неинтересны хлопотливые хозяюшки. Он пустился в пространные объяснения, как пытался мне позвонить, но я, наверное, ошиблась в цифрах, когда записывала номер. Женщина, которая взяла трубку («какая-то злющая старая грымза»), сказала, что никакая Ребекка Смитт здесь не живет. Ему пришлось устроить мне засаду. Да, он сам понимает, что как будто навязывается. Обычно он так не делает.
Я изумленно уставилась на него. Его всегдашняя самоуверенность сменилась горячечным подростковым смущением. Сегодня он надел кепку наподобие матросской фуражки, но из-за слишком густых волос она не натягивалась на голову, как положено, а торчала колом на макушке и смотрелась нелепо. Он смотрел на меня с какой-то странной тревогой. Я поняла, что, вроде бы дав ему от ворот поворот, я обрела над ним некую власть (хорошо, пусть не я, а Ребекка). Такой красавчик, как Том, наверняка не привык, чтобы с ним так обращались. И каков результат этой невольной жестокости? Он стоял передо мной как проситель, готовый омыть мои ноги слезами.
– Это, наверное, миссис Ллевелин взяла трубку, – сказала я. – Мне так часто звонят, что иногда я прошу ее говорить, что они якобы ошиблись номером.
– Ага, – сказал Том, словно это было вполне убедительное объяснение. – Мне было бы неприятно осознавать, что ты нарочно дала мне неправильный номер. – Прояснив волновавший его вопрос, он как будто стряхнул с себя всю неловкость. – Ну, раз уж мы встретились, может быть, зайдем в паб и чего-нибудь выпьем?
Я пожала плечами. Почему бы и нет? Мы развернулись и направились в сторону «Пембриджского замка». Асфальт под ногами был скользким после недавнего дождя. Том шагал, держа руки в карманах. Я обхватила рукой его локоть. Мне было приятно идти с ним под руку. Я прикасалась щекой к грубой, шершавой ткани его пальто – колючей, как папина однодневная щетина. Мы, наверное, напоминали влюбленную пару из рекламы освежителя для полости рта или плащей-дождевиков, подходящих «и для него, и для нее».
Том спросил, как прошел мой сеанс с Бретуэйтом.
– Давай не будем об этом, – сказала я.
Он серьезно кивнул:
– Да, конечно.
Я спросила, чем он занимался. Он принялся рассказывать о своих недавних проектах, но я слушала вполуха. Я как будто застряла где-то на середине между собой и Ребеккой. Я пыталась понять, кто такая Ребекка. Мы с ней, конечно, очень похожи. Она носит мою одежду. Говорит моим голосом. Хотя у нее более четкая, более резкая манера речи (я сама часто мямлю, так что люди не слышат, что я говорю). Ее мысли, по большей части, мои мысли. Разница в том, что она не боится высказывать их вслух. Я не уверена, что она мне нравится. Она слишком дерзкая и, как я понимаю, не признает никаких приличий. Если бы с ней познакомился мой отец, он не проникся бы к ней симпатией, я уверена. Но она, кажется, нравится Тому. Это
