Маклин сунул руки поглубже в карманы на случай, если там вдруг обнаружится не замеченное им ранее тепло. Полицейские так и толпились рядом небольшим полукругом, поглядывая друг на друга в поисках поддержки.

– Давайте, ребята. Чем раньше начнем, тем скорее закончим.

Он смотрел вслед разбредающимся полицейским, как они стучат в двери, заглядывают в окна. Констебль Макбрайд стоял рядом, изредка вздрагивая.

– Как вы думаете, сэр, они что-нибудь найдут?

– Шансов немного, Стюарт. Ее не видели уже неделю. А след, скорее всего, остыл уже через час после того, как она ушла из дома.

Она настолько отвыкла от звуков, что не сразу понимает, что именно слышит. Она настолько погрузилась в жалость к себе самой, что даже не вполне уверена, что до сих пор жива. Но сейчас она определенно слышит звуки. Тук, тук, тук – звук шагов, отдающийся эхом в коридоре. Вместе со слухом вернулись и другие чувства. Она осязает тепло, обволакивающее ее, словно кокон. Боль в лодыжках и запястьях от врезавшихся в кожу веревок. Наконец – пустоту в желудке, пересохшую глотку. Она старается дышать неглубоко, чтобы не так страдать от окружающей вони. Похоже, что она обмочилась. Правда, уверенности нет, от жесткой поверхности матраца кожа почти лишилась чувствительности.

– Помогите! – пытается закричать она, примерно с тем же успехом, как если бы она попыталась идти по воде. Голоса нет, только хриплый свист дыхания. И тут ей приходит в голову, что это звук шагов того, кто притащил ее сюда, раздел, связал.

Каменный свод над головой озаряется ярким желтым огнем. Это всего лишь свет, сочащийся из щели под дверью, но после бесконечных часов тьмы он режет глаза, как прожектор. Она поспешно захлопывает глаза. Дверь отворяется, она жмурится изо всех сил, когда еще одна лампа вспыхивает над головой. Лампа жужжит, словно сердитая пчела.

Щурясь от яркого света, она пытается разглядеть вошедшего. Но она привязана к кровати, совсем лишилась сил за долгие часы во мраке и с трудом может повернуть голову – ей видно только стену.

– А, вы очнулись. Это хорошо. – Мужской голос, который она уже слышала раньше. Но где и когда? Она пытается вспомнить, но волна паники мешает сосредоточиться.

– Пожалуйста, помогите мне! – Ее голос больше похож на кваканье.

– А то я уже начал беспокоиться.

Мягкий голос, с хорошим выговором. Голос образованного человека. Внушающий доверие, сказала бы мамочка, упокой Господи ее наивную душу.

– Вы долго не просыпались. Гораздо дольше, чем остальные.

Остальные? Морщась от боли в голове, она приподнимает веки. В глазах туман. Черт, контактные линзы до сих пор на ней! Сколько нужно времени, чтобы они приросли так, что не отодрать? Мужчина неподвижно стоит в нескольких шагах, разглядывая ее. Внезапно она осознает, что раздета, и что ее ноги раздвинуты веревками.

– Чего вы хотите? – Каждое слово раздирает глотку, словно оно завернуто в наждачную бумагу.

– Что я хочу? – Похоже, мужчина призадумался над ее вопросом. Он делает шаг вперед, и она видит, что он держит что-то в руках. Еще шаг, он придвигает стул и садится рядом. Черты лица по-прежнему неразличимы, в ее глазах, пересохших под линзами, плывет какая-то смесь розового с голубым. Он наклоняет голову к тому, что держит в руках. Открывает. Это большая книга!

– Я хочу вам почитать.

Маклин был не очень хорошо знаком с местным полицейским участком, но столовая в нем нашлась, а в столовой – горячий суп. Кроме этого его в данный момент мало что волновало. Он сидел за одним столом с полицейскими из своей группы, которые увлеченно поглощали пищу, потирая руки и радуясь вслух, что пытка наконец-то закончилась. По крайней мере на время. Макбрайд рядом с ним перебирал рапорты.

– Двое из опрошенных полагают, что видели ее вечером двадцать шестого, около семи. Уверены, что и раньше ее встречали на улице, но по имени не знают. – Макбрайд сделал в списке пометки шариковой ручкой с изжеванным колпачком. – Все остальные в лучшем случае добросовестно хотели бы помочь, да нечем.

– После семи ее никто не видел?

– Нет.

– И никто не заметил в тот вечер ничего подозрительного? Медленно едущую машину?

– Сэр, здесь холм, все машины едут медленно. В горку, во всяком случае.

Маклин вздохнул. Ему давно стало ясно, что они опоздали. Триша Любкин была похищена неделю назад. Даже если она еще жива, ей недолго осталось. Через пару дней они найдут ее тщательно отмытое тело в проточной воде под мостом.

– Все ведь не так! – воскликнул он.

– Простите, сэр? – Макбрайд не донес ложку до рта, суп выплеснулся обратно в тарелку, забрызгав рапорты.

– Андерсон убивал своих жертв раз в год. Он прекрасно себя контролировал. Никогда не лез на рожон. Потому у нас и ушло столько времени, чтобы его поймать.

– Но теперь-то это не Андерсон, он уже мертв. Это какой-то ублюдок-подражатель.

– Я знаю. Но не могу понять, в чем смысл столь подробного копирования почерка Андерсона – и при этом два убийства за месяц. Даже три, не будем себя обманывать.

– Вы не слишком торопитесь, сэр? Она могла сесть в поезд и уехать, скажем, в Лондон.

– Она не взяла ни денег, ни телефона. И не вышла на связь ни с кем из друзей. Конечно, есть еще коллеги по работе… – Маклин попытался ухватиться за ускользающую ниточку последней надежды. Сегодня и завтра – опять праздники, шансов отыскать сотрудников отделения банка, где работала Триша Любкин, почти нет. Ворчун, по идее, должен этим заниматься, но нет, это ложная надежда и пустая трата времени. Триша исчезла практически там же, где и Кейт Маккензи, таких совпадений не бывает.

– Увы, как бы мне ни хотелось обратного, но шансов найти ее живой у нас нет.

Очень странное чувство. Дело даже не в том, что она провела одурманенной, связанной и голой бог знает сколько времени. Сознание то исчезает, то возвращается, а голос рядом с ней продолжает что-то читать на непонятном языке. Похоже на латынь, но откуда ей знать? Может быть, просто абракадабра какая-то. Однако слова застревают в голове, медленно проворачиваются в памяти, вскрывают пласты давно забытых воспоминаний.

Наподобие того дня, когда они с Джимми Шенксом удрали на пляж в Портобелло. Пробовали там курить сигареты, которые сперли у родителей, потом затеяли эту игру, ты мне покажешь свою штучку, я тебе – свою. Вот черт, им было-то тогда лет по десять. Но запомнила она тот день не потому, что впервые увидела,