же она до сих пор не заметила? И как же надо было вчера накушаться, чтобы позволить такое толстозадому? Блин, не может этого быть, чтобы они помирились и даже перепихнулись, тем более, пока мамаша не убралась восвояси. Она же решила больше не мириться!

Руки затекли и болят; теперь, когда она начала шевелиться, в них словно вонзилось множество безжалостных иголок. Черт, как же она набралась! Она пытается перевернуться на живот, но на полпути обнаруживает, что ноги тоже связаны. В этот момент она окончательно просыпается и реальность обрушивается на нее, словно цунами.

В первую секунду она думает, что ослепла. Вокруг ничего нет. Темнота настолько непроницаема, что физически давит на грудь. Она медленно поворачивает голову, морщась от боли внутри черепа. Такое чувство, что мозг усох до размеров горошины и гремит в черепной коробке, словно в погремушке. Щекой она трется о собственное плечо, но во мраке не видно даже плеча. Она пытается повернуть голову еще дальше, набок, хотя путы на руках и на ногах растянули ее так, что из этого вряд ли что-то выйдет. Ей становится страшно – она еще никогда так не напивалась. И вряд ли толстозадый Гарри стал бы ее связывать, это не в его стиле.

Она проверяет веревки на прочность, изо всех сил согнув ноги. Колени стукаются друг о друга, слышен шлепок голой кожи по коже. Она понимает, что раздета. Боль в голове такая, что из глаз сыплются искры. К сожалению, осветить ее тюрьму они не в состоянии.

Тюрьму?

Как она вообще сюда попала, и куда именно? В мозгу ворочаются воспоминания. Издевательский голос свекрови. Толстозадый на диване смотрит рождественский выпуск сериала, ему наплевать. Разгорается скандал, даже без особой причины, просто из-за всего, во что превратилась ее жизнь. Потом… Что было потом?

Вокруг слишком тихо – теперь, перестав двигаться, она это осознает. Она слышит только собственное прерывистое дыхание, сердце, бешено колотящееся в груди, шум крови в ушах… И ничего больше. Ни шума машин, ни сирен скорой помощи, ни заходящих на посадку самолетов. Даже ветра не слышно.

– Э-эй? Кто-нибудь?

Она хотела задать вопрос негромким голосом, но получился скорее хриплый шепот. В горле пересохо, язык тоже сухой и еле ворочается.

Никто не отвечает.

47

На Новый год в управлении всегда тихо. Немногочисленная дежурная смена нужна разве что для того, чтобы было кому присмотреть за попавшими ночью в камеры бедолагами, когда они наконец проспятся. Большая часть патрульных, которым за ночные дежурства в местах массовых празднований в предновогодние дни положена куча отгулов, охотно ими пользуются. Даже активные действия Дагвида по делу о наркотиках приостановлены. Маклин предпочел бы, чтобы Дагвид самостоятельно пришел к единственному разумному выводу и отменил прочесывание Лита. К несчастью, это суперинтендант его отговорила, и Дагвид заподозрил, что она это сделала не по собственной инициативе. Естественно, он тут же пришел к выводу, что Маклин через его голову обратился к начальству, так что впереди еще ждали веселые деньки.

Маклин сидел за письменным столом у себя в кабинете и смотрел в окно на серые здания. Небо тоже почти такого же серого цвета, разве что у туч легкий фиолетовый оттенок, можно ожидать нового снегопада. В кабинете, как всегда, было холодно, и он чувствовал боль в пальцах, когда печатал, – некая волшебная сила продолжала притягивать в его каморку все новые и новые бумаги, требующие ответа. Дело, скорее всего, в том, что в кабинете и так полно бумаг, и новые документы просто всасывались сюда силой взаимного притяжения. Или они плодились прямо на месте? Это бы многое объяснило. Оставалось непонятным, почему он не видит ни одного документа-младенца, поменьше размером. Может, они скрываются в яслях где-нибудь в укромном уголке, пока не подрастут? Или бумаги подобны тлям – Маклин однажды читал, что те рождаются уже беременными…

Зазвонил телефон. Маклин некоторое время смотрел на него с недоумением. Служебный телефон в его кабинете не звонил никогда. Если Маклин был кому-то нужен, надо было просто дойти до двери и постучать. Телефон, тем не менее, продолжал звонить. Он протянул руку и снял трубку, обратив внимание, что карточка со списком внутренних номеров куда-то подевалась. Похоже, у нее тоже брачный период.

– Маклин слушает.

– Слава Господу, хоть кто-то из детективов ходит на работу. – Бархатный голос принадлежал сержанту Дандесу, дежурившему по управлению.

– И тебя с Новым годом, Пит! Зачем я тебе понадобился?

– Здесь у меня мужчина. Жалуется, что у него пропала жена.

– Если это шутка, Пит, то какая-то слишком для меня тонкая. Знаешь, мне еще горы бумаг разгребать.

В трубке что-то зашуршало, голос отдалился, как будто Дандес произнес свою реплику куда-то в сторону. Вероятно, мужу, потерявшему жену, Маклин не мог разобрать слов. Потом голос снова появился в трубке, приглушенный – сержант старался говорить потише:

– Прошу прощенья, сэр. В обычной ситуации я бы не стал вас беспокоить. Но дело в том, что я никак не могу от него избавиться. Тем более от его мамаши.

Голос в трубке снова почти пропал, как будто микрофон прижали к полицейскому свитеру. Сквозь потрескивание Маклин с трудом разобрал: «Подождите еще минутку, он сейчас спустится».

– Вы еще здесь, сэр? – Голос снова ясно слышен.

– Да, Пит.

– Пожалуйста, не могли бы вы спуститься и поговорить с ними? Я знаю, что это дело для обычных полицейских, не для детективов, но здесь сейчас нет никого званием старше констебля, а парень настаивает, что у него похитили жену. Хотя я бы на ее месте тоже сбежал при первой возможности. Но он требует, чтобы с ним поговорил детектив.

– Прямо так и требует?

– Так точно. Вернее, это его мамаша. Но…

– Ладно, Пит. Я сейчас подойду. – В глубине души Маклин был даже рад поводу выбраться из своего постылого кабинета. – Но с тебя причитается.

Гарри Любкин оказался толстяком, нравилось ему самому это слово или нет. Складки, из которых состояла его физиономия, при всем желании нельзя было назвать просто щеками или подбородками. Складки также выпирали и из шеи, а сама шея – из огромной туши. Маклин дал бы ему метр семьдесят роста – и, пожалуй, примерно столько же в диаметре. Вокруг глубоко посаженных глазок виднелись синяки, а пористый нос заметно торчал в сторону. Голову он, как и многие толстяки, брил, но при последнем бритье пару раз порезался, и вокруг порезов торчали кустики волос. Вид у Любкина был довольно агрессивный, но для драчуна он выглядел слишком уж