навоз возил в персиковый сад. В тот, что при ханском дворце. Человек он к языкам способный и выучил не токмо тюркский, но и ваш язык, но о том помалкивал, — прихватив валяный урюк, я пережёвывал тот, сделав нерешительный вид, и, прервав рассказ, переспросил, — хан, ты хорошо подумал. Уверен, что хочешь узнать тайну? Учти, дороги назад не будет.

— Говори! Берди не боится глупых сказок шаманов.

— А то не сказки. На жаре его сморило, прикорнул он в густых кустах, а надсмотрщики позабыли про него. Очнулся же оттого, что разговорил услышал. А когда понял об чём речь, сидел ни жив ни мертв, даже дышать боялся.

Темник немного напрягся, вцепившись рукой в подол халата. А я продолжил:

— И вели тама речь об том, сколь эмиров готовы Тинибека живота лишить. Ясур-хан, Есун-Тува, Кутан-хан, Хаши-хан, Асутай-хан… Муж сие говорил, одетый в шелка да златые одежды. А вот слушала его, женщина. Та молчала, лишь головой кивала. Ни слова в ответ, вроде бы она ту не причём.

— Дальше, урус! — вскричал хан.

— Кто сей муж, он не ведает, а женщина была в возрасте и на правую ногу прихрамывала, на главе же у неё обруч одет, а в нём сапфир с голубиное яйцо. Когда же она из сада того вышла, нукеров вокруг появилось, аки пчел вокруг горшка меда.

— Змея! — зло выплюнул хан и надолго замолчал, задумавшись. — Посидишь у меня два лета. Прав будешь, отпущу. Обманешь, казню немедля. Проверю урус, настоящий ли ты шаман.

— Имеющий уши да услышит, имеющий глаза, да увидит. Хан ты так меня и не понял. Вот скажи, что тебе до Батбояра? Он ведь тебе козни строил да наушничал, добра меж вами не было. Ежели я его живота лишил, ты мне спасибо сказать должен.

Хан торжествующе улыбнулся:

— Я знал, урус, что это твоих рук дело. Знал! Какой же тать такое удумать мог?! Под воду и людей, и коней и добро прятать. Шайтан! Хорошо спрятал, долго искал. Гостей Воргольских опросили мои нукеры, а после наведались и в твой острожек. И знаешь, КОНЯЗ, где ты промашку ты дал. Смотри! — Берди торжествующе улыбнулся и кинул на стол пучок листов лавра. — Нашли захоронку то! Холопов беглых огнём жгли, и они на тебя показали, да сказывали кто ты таков на деле… Мистислав Сергеевич! — заявил Берди язвительно, при том цепко следя за выражением моего лица.

А мне стоило больших усилий его сохранить. Не от испуга, от радости. Ни хрена то он не знает! Потому как лаврушку и перец я лично спрятал. И ни одна живая душа не знает, где я пряности храню, а значит фарс можно продолжить. Берди тем временем упивался обличительной речью:

— Батбояр, сам не ведая того, полонённых воев купил на торге. Себе на погибель. За то, ты его на копьё взял, ибо Гвидон договор ваш порушил. Не всех воёв твоему гостю продал. Как там его?

— Блуд, — подсказал я хану.

— Верно, урус, Блуд! Видишь, как просто. Хан Берди — умный хан!

— Очень умный, — подтвердил я. — Жаль, в это раз пальцем в небо попал. Бывает. Глянь-ка, — я наклонил голову и показал отросшие, русые, корни волос. — Ведаешь, отчего волосы в воронов цвет крашу, да на глазе тряпицу ношу? Не сказывали про то чернецы? Ну так послушай. Прав ты, я действительно сын старого князя Новосильского, Сергея Александровича. Вот только не князь я, а байстрюк. Князь Мстислав, что зимой под Белевым cгинул, брат мне по отцу, и при том я его в глаза не видывал. Мать, перед тем как богу душу отдать, исповедалась. Рассказала всё как на духу.

Знаешь ли, хан, что отец мой, князь Сергей Александрович, охоч был до девиц красных. Ни одной поневы мимо себя не пропускал. Матушка же была краше прочих, оттого князь частенько к ней заходил. Жена же у него ревнивая была, жуть. Как проведала, извести нас пыталась. Потому и отправил нас князь от греха подальше, с глаз долой из сердца вон. На край света, в Обонежскую пятину земли Новгородской, в погост дальний на самом студёном море. Тама и вырос, а когда мать схоронил, подался в Новгород Великий. Послонялся без дела да нанялся матросом на корабль ганзейский. Многие лета по белу свету плавал да уму разуму учился. На Русь же вернулся, через Царьград и море Хвалынское. Перед смертью матушка наказала мне край проведать, привести на могилку землицы родной. Сам то я мал был, когда из Новосиля увезли, не помню ничего по малолетству.

А когда приехал в княжество и дела торговые вести начал, выяснил, что братец мой не в чести у дяди. А я на отца нашего, ликом страсть как похож. Видать кровь сильна Рюрика! Не перебьёшь ничем. Сам посуди. Где князь Мстислав никто не знает. Может жив, а может и нет. Врагов у него уйма, а холопы да чернецы меня за него то и дело принимают. Ведь к старому князю до сих пор многие приязнь питают, люб он был чернецам, куда более нынешнего. А сие опасно, оттого и батогами хлопов гонял и бивал, чтобы не болтали попусту. Ох… на беду, я в родные края вернулся и чего делать и не знаю.

— Хан, а чегой-то ты лаврушку кинул? — спросил как можно более беспечным голосом. — В чём дело то, растолкуй. Я ведь завсегда её на торге покупаю. В гишпанских землях пристрастился, множество хороших блюд ведаю с сим листом, а холопы от таковых куда добрей работают.

Хан нервозно дёрнул рукой, показав мне чтобы замолчал:

— Хорошо говоришь, урус. Красивая сказка. Спрашиваешь, что делать? Тебе ничего не надо, я буду делать. Хороших палачей пошлю проверить твои красивые слова. Откуда ты взялся, кто помогал, где столько серебра взял. В городок твой не десяток, две сотни нукеров отправлю! Пусть смотрят, пусть холопов и слуг КРЕПКО спросят. Добрый план а, урус?

— План добрый, спору нет. Только он ни мне, ни тебе не нужен.

— Тебе понятно, но отчего мне? — Берди был озадачен ответом.

— Потому, что ежели мой городок разоришь, а меня казнишь, сам себя накажешь.

— Дальше, урус.

— Прежде сказывай, что Батбояр вёз, ежели ты степь Елецкую на дыбы поставил. В жизнь не поверю, что из-за десятка воев, что