– Да? – какой-то испуганный голос. Настороженный. Ну, ещё бы: незнакомый номер. Я могу её понять.

– Я Илья. Твой сын, – и язык прилип к нёбу. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни слова выдавить. Ни-че-го. На том конце тоже молчали. Может быть, это и позволило мне наконец-то собраться. – Я хочу с тобой встретиться.

Она молчит, и я чувствую себя дурак дураком. Не знаю, что ещё сказать. Разве что молча нажать на «отбой», но всё же я жду.

– С чего бы вдруг? – через тысячу лет слышу недоверчивый вопрос.

А и правда. С чего бы.

– Может, чтобы наконец-то познакомиться? – делаю предположение.

Она то ли стонет, то ли смеётся.

– Да, мы могли бы встретиться. Но не жди от этой встречи слишком многого.

Вдруг понимаю: я ей не нужен. Она даже не зовёт меня по имени. Не радуется. Но вряд ли мой отец настолько запугал её, что она страшится встретиться со мной через столько лет. Уже не нужно вытирать мне сопли. И вряд ли отец будет орать или топать ногами за то, что мы встретились. Бред.

– И всё же я хочу увидеться с тобой. Сегодня?

Она соглашается. Нехотя. Я называю адрес. Недалеко от дома, где она живёт. Там есть кафе. Гулять по улицам как-то сейчас не то. Не май месяц, однако.

Я подъезжаю и жду долго. Она не приходит в назначенный час. Но я всё же жду. Почти лишний час. Каждый раз отмеряю время на отрезки в пятнадцать минут. И каждый раз говорю себе: ну, вот ещё столько же жду и ухожу. Но продолжаю сидеть на попе ровно. Во рту горько то ли от много выпитого кофе, то ли от непонятной мне ситуации. Она согласилась. Сказала бы, что не придёт.

Мать подсаживается за мой столик, когда я полностью ухожу в себя и собственные мысли.

– Ну, здравствуй, – говорит мне женщина. Я смотрю на неё во все глаза. Это моя мать? Что-то смутное шевелится внутри. Она изменилась. Когда я видел её последний раз? Лет пятнадцать назад, наверное. Может, чуть меньше.

Она снова не называет меня никак. Ни «сын», ни по имени. И от этого встреча ещё больше становится какой-то пустой и ненужной.

Вглядываюсь в её черты. Ей сорок семь – на год меньше, чем отцу. Но выглядит она не очень. Тусклая какая-то, помятая. Руки сцеплены на столе. Худые, кожа натянута от усилия, но упругостью там и не пахнет.

На голове у матери шапочка, из-под которой выбиваются пряди давно крашеных неухоженных волос, щедро посыпанных сединой. Под глазами – тёмные круги. Губы обветрены и растрескались. Удивительно, но мне её не жаль, хоть выглядит она плохо.

– Здравствуй, – произношу спокойно. И слово «мама» застревает в горле.

– Ты вырос, – тускло и безразлично. Лишь бы что-нибудь сказать.

А ты постарела, – хочется хлестнуть безжалостно, но я сдерживаюсь.

– Будешь что-нибудь? Кофе? Чай?

– Лучше водки, – улыбается она устало, и я понимаю: она пьёт. Не выпивает, а пьёт часто. И руки у неё стиснуты так сильно, чтобы не видно было, что пальцы дрожат.

Я заказываю и водку, и закуску. Смотрю, как пьёт она спиртное, будто воду и жадно набрасывается на еду. Мне становится нехорошо. Эта чужая пьющая тётка – моя мать. Что сталось с ней? А может, не сталось, а было? Я ведь о ней ничего не знаю.

После водки она веселеет. На щеках появляется румянец, а в глазах – блеск. И разговорчивости прибавляется.

– Ты прости. Наверное, я виновата и перед тобой, и перед Димкой. Не сумела быть вам матерью. Жизнь как-то виражом пошла. Ни отец ваш не виноват, ни я. Ему никогда не было до меня дела. А я жить хотела. Наслаждаться. Знаки внимания принимать. Восхищение ловить. Я ведь красивая была. Ты на меня похож, вижу. Мне надо было сразу от вас отказаться, но Иван считал, что ребёнок будет меня сдерживать и мозги вправлять. Ничего этого не случилось. Мне двадцать четыре, а у меня уже двое детей. Я не хотела тебя рожать – залетела, а Иван не дал сделать аборт. Вот так всё и вышло. Ты прости. Я врать не умею.

Я смотрел на неё во все глаза и… шок – мягко сказано. И это её бабулька моя называла «неплохой, но несчастной»?..

– Я пыталась, честно, – продолжает разглагольствовать она, – любить вас, заботиться. А потом плюнула. Я такая, какая есть. Безответственная. Я даже счастлива, что ты с бабушкой рос. И что Димку Ваня пристроил. У меня таки было счастье. Настоящее, женское. И-и-их, – горько кривит она рот и выпивает ещё одну рюмку. – Недолгое только. Всё прахом. Ничего не нужно. Ничего не хочу.

Она всхлипывает и размазывает по щекам пьяные слёзы.

– Пойдём. Я отведу тебя домой, – рассчитываюсь и встаю.

– Лучше прибей меня, сын, – вдруг говорит она и смотрит мне в глаза с тихой сумасшедшей решимостью.

– Ерунду не пори, – сдёргиваю её со стула. – Пошли, пошли отсюда. Выдумала. У тебя есть для кого жить. Детей трое. Внуки скоро пойдут. Дочь небось тебя дома ждёт.

– Ирка, что ли? Не-е-е, шалается где попало. Совсем от рук отбилась, как Миша умер. У меня с детьми никогда толком не получалось, – откровенничает она, переставляя ноги.

Я веду её домой. В пустую неопрятную квартиру. Запущенную и беспорядочную, как и она сама. Я снимаю с неё верхнюю одежду и укладываю в постель. Пусть проспится. Она не сопротивляется. Ложится и послушно закрывает глаза. Укрываю её одеялом. А когда собираюсь уходить, она вдруг хватает меня за руку.

– Прости. Прости меня, – шепчут её растрескавшиеся губы, а из-под ресниц катятся слёзы. И мне во второй раз становится нехорошо. Может, она лгала там, в кафе?.. Может, всё, что сказала – неправда? А сейчас вот она настоящая? Женщина, что шепчет «прости» и не открывает глаз? Плачет и не хочет меня отпускать?..