Катя посмотрела на часы. Полтретьего. Потом будет три. И совсем скоро полчетвертого. Потом полпятого… Сколько набежит этих половинок? А Катя сидит и ждет звонка. Она стучит на машинке. Строчки ровненько ложатся на бумагу. Вон уже сколько строчек — черненьких, остреньких, ехидненьких — разлиновало белые листки бумаги — обман. Катя ждет звонка. И сердце уже давно стучит нервно, замирая, словно прислушиваясь к той далекой, невидимой руке, которая тянется сейчас к телефонной трубке невидимого Катей телефона. Но нет… Тишина. Все та же. Все тот же ровный туман за окном.

Катя потянулась к пепельнице и взяла недокуренную сигарету. Чиркнула спичка, и ее неяркий огонек подчеркнул сгустившуюся, почти осязаемую серость ранних ноябрьских сумерек.

Катя откинулась на спинку стула, затянулась, и вкус дыма на сей раз показался ей приятным. Закружилась голова, вещи тихо сдвинулись с места и поплыли в плавном хороводе.

— Но нет! Нет! — сказала Катя громко, решительно останавливая круговорот вещей и мыслей. — Нет, нет и нет. Звонить тебе я не буду!

«…теперь физики используют реакцию деления, например, урана под действием ускоренного ксенона или урана же, когда сверхтяжелые элементы могут получаться, как осколки деления».

— Нет, — сказала Катя не очень твердо, — я звонить тебе не буду.

«Может быть, я выдумала эти последние пять месяцев. Они, в сущности, ничем не отличаются от последних (или первых?) пяти лет». Может быть, они ничем и не отличались, но все равно в них было что-то не то и не так. Для этого не нужно было никаких доказательств. Да Катя и не старалась что-то доказывать себе. Она знала, что из их любви утекает живая сила, как из раненого тела кровь. Она и теперь помыслить не могла себе остаться без Бориса. За этой чертой меркло ее воображение, обрывалась мысль… Но что творится в душе Бориса, она не знала. И теперь меньше, чем когда-либо.

Они и сейчас могут провести весь вечер в разговорах и даже ночь. Борис по-прежнему ей первой тащит свои рассказы, читает, смотрит на нее поверх очков въедливо, пристрастно, ехидно, с надеждой. Расцветает под ее улыбкой. Вскакивает, размахивает руками, объясняет… С этой минуты Катя замолкает. Ему и была-то нужна, в сущности, только ее улыбка, да она сама, слушающая, не перебивающая, восторженная. А Катя и не собирается ни критиковать его, ни высказывать ценных мыслей. Борис сам их выскажет, сам, прочитав вслух, поймет слабые места, сам безошибочно о них скажет.

Катя посмотрела на часы — четыре. Вытянула из твердой белой коробочки еще одну сигарету. Теперь она уже не смаковала сладкого дыма, курила, затягиваясь глубоко, задыхаясь дымом и жадно удерживая его в гортани. Пятнадцать минут пятого. Двадцать, двадцать пять.

— Семнадцать часов тридцать минут, — сообщила за стенкой диктор телевидения…

Катя протянула руку и сняла телефонную трубку. Ей было стыдно, но она упрямо набрала номер.

— Нина Анатольевна! Да, я. Здравствуйте. Нет. Мы точно не договаривались. Он сказал, что позвонит. Спасибо. До свидания.

Катя тяжело дышала. Горло сдавил спазм — о! какой был у Нины Анатольевны голос! Какой жалостливый, какой участливый!

«Ах, Борис! — Катя качала головой. — Что же ты думаешь? Ты ходишь где-то, или сидишь, или разговариваешь. Смеешься или нет, но ты помнишь и знаешь, что есть я. Я жду и мучаюсь. И ты знаешь, что я жду и мучаюсь. Какую же радость приносит тебе это жестокое знание?!»

Катя снова потянулась к трубке, но остановилась на полпути, не дотянув и не отдернув руки. Рука висела над трубкой и затекала.

— Я тебе не устраивала сцен, — сказала Катя трубке, — я ни о чем тебя не спрашивала. Тебе до ужаса хотелось свободы, и ты имел ее столько, сколько хотел. Но это правда!

И это была правда — Катя ни разу не спросила за все пять лет и пять месяцев, где он был вчера? С кем? Это он говорил, что писатель не имеет права жениться. Что он должен быть свободен. Знать, что от него никто не зависит. Уезжать, улетать, прилетать, приплывать, забираться в берлогу и выбираться из нее!

И Катя соглашалась с ним. Как всегда и во всем. Не хотела мешать ему…

Катя опустила руку на трубку и набрала номер Голиковых.

— Сева? Ага, я. У вас Борьки нет? И не приходил? Ну ладно. Да нет, он говорил, что должен зайти. Ждете? Ну, если придет, скажи, что я звонила. До свидания.

Катя повесила трубку, опустошенная и смятая. И в эту минуту раздался телефонный звонок.

— Катюха! Вот вбежал к Голиковым под твой звонок… Ну как ты?

И Катя вдруг до ужаса четко поняла и представила себе, что в тот момент, когда она позвонила, он был там и какие делал Севке знаки, что его нет, когда понял, что это она звонит. Катя прижала трубку к губам, закрывая их, замыкая черной решеткой мембраны, давя готовый вырваться из них дикий, бессильный вой.

— Малыш, ты меня слышишь?

— Боб, — сказала Катя спокойно, — у меня молоко на плите…

— Что? — не понял Борис.

— Молоко. Оно кипит, — и Катя повесила трубку.

Она положила ее бесшумно и осторожно, губами, попробовала наступившую тишину.

«Молоко, — подумала она вяло, — у меня должно кипеть молоко. — Катя улыбнулась. — Как хорошо читать много книжек. Вот и умная, вот и могу найтись».

Катя когда-то прочла рассказ, похожий на ее собственный сегодняшний день. Той девушке тоже было нечего сказать, и она сказала про кипящее молоко. «Какая банальная история», — усмехнулась Катя.

Зазвонил телефон.

— Катюня, ты не спятила? — спросил Борис сердито.

— А что — это выглядит очень нелепо, когда кипит молоко?

— Что ты делаешь?

— Работаю.

— А что ты собираешься делать?

— Работать. Или нет, — поспешно сказала Катя. — Уже ведь шесть. Я звонила Голиковым, чтобы они предупредили тебя, чтобы ты не звонил мне — меня не будет дома. — Катя повесила трубку.

И не успела она отнять руку, как снова раздался звонок.

— Катя, — тихо и без раздражения спрашивал голос Бориса. — Катюша, что-нибудь случилось?

— Да, — сказала Катя. — Я весь день ждала твоего звонка и, наверное, устала ждать. До свидания.

— Не вешай трубку. Я приду сейчас.

— Не приезжай, — сказала Катя.

— Я люблю тебя, — сказал Борис.

— И я люблю тебя, — сказала Катя. — Но, — Катя помедлила секунду, — я возвращаю тебе ту небольшую часть свободы, что брала у тебя.

— Я не хочу быть свободным, Катя!

— А я хочу быть свободной. Свобода нужна не только писателю, но и просто человеку, чтобы быть им. До свидания, — сказала Катя и повесила трубку.