Шрифт:
Закладка:
Словно после короткой амнезии воспоминания решили намертво закрепиться на подкорке и сделать всю мою оставшуюся жизнь просто невыносимой!
— Простите, сфотографируете нас? — на ломаном английском просят очередные пассажиры.
Я оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.
— Простите, поломка, — приподнимаю мертвого Кенни, демонстрируя, что лавочка закрылась.
Мной и так беззастенчиво пользовались десять дней в обмен на простое разрешение на съемку от организаторов круиза. Я в принципе не против, получилось много интересных кадров с интернациональными семьями, что очень любит тот же National Geographic. И еще больше их довольных детей на фоне бескрайнего океана, что люблю лично я. С недавних пор.
Я всегда думала, что детей очень сложно фотографировать, а личная неприязнь к маленьким несмышленым созданиям и вовсе рубила идею на корню. Но побыв немного в роли матери, мой панический страх куда-то ушел. Я по-прежнему не горю желанием заводить такого для себя, но работать с ними прикольно. И они очень благодатная для творчества почва — никаких наигранных скованных поз и непроизвольно надутых губ, только естественная непосредственность. А уж я знаю, как все это красиво обрамить.
— Скучаете, Марина? — уже на безупречном английском спрашивает сотрудник лайнера.
Тео беззастенчиво клеится ко мне всю дорогу до его родной Канады. Очень симпатичный мальчишка, голубоглазый и высокий, с красиво вылепленными скулами, что я, по своей ветренной привычке ляпнула в первый же день путешествия, беря его в кадр. Тогда я еще с оптимизмом смотрела на широкий выбор прекрасных мужчин в белоснежной форме и не видела проблемы прекратить, наконец, затянувшуюся засуху в своей пустыне.
Теперь вижу: меня закодировали.
Это сглаз от Никоса, летевший из его несдержанного рта мне в спину, пока я тащила чемодан по косой мостовой от его дома. Вокруг так и витает избыток тестостерона, некоторый излишек даже падает мне в руки сам по себе, а у меня ничего не шевелится.
И это ненормально. Нужно показаться доктору. И какому-нибудь шаману в Новом Орлеане, когда до него доберусь.
— Нет, Теодор. Тео же сокращение от Теодора? — опираюсь на перила позади и снова прищуриваюсь от солнца над головой.
— Да, — отчего-то краснеет мальчишка. Боже, совсем юный. Не уверена даже, что у него растет борода, у него всегда такое гладкое лицо.
— Красивое имя.
— Ваше имя тоже очень красивое, — снимает головной убор, в котором они обязаны лавировать между гостями. — Я прочел, что оно переводится, как «морская».
Вы просто созданы для моря.
Я издаю нервный смешок. Да уж. Для места, из которого не сбежать — самое оно, ага.
— Вы придете сегодня на концерт? — несмело интересуется Тео.
— Да, — киваю я.
Что еще здесь делать по вечерам? Особенно без фотоаппарата.
— А покажете потом мои снимки? — снова заливается краской морячок. Его пальцы нервно перебирают фуражку, а кадык дергается в ожидании моего ответа.
О, боги. Такой милый неумелый подкат. Как не согласиться, правда?
— Простите, Тео, я не свободна, — само по себе вырывается из меня. — А снимки я пришлю организаторам круиза, не беспокойтесь.
Отталкиваюсь от поручней и неспешно иду в сторону кают.
Ну какого черта, а?! Что за дурацкий язык, совершенно не слушающийся хозяйку?
Все еще ругая себя за идиотизм, который неминуемо приведет к какой-нибудь дикой выходке в итоге, спускаюсь в каюту и сразу берусь за ноут. Хорошо, что есть на что отвлечься. А еще, что у меня всегда при себе картридер и перенести информацию с накопителя в Кенни не составляет труда. Даже, когда он в предсмертной коме и уже не реагирует на зарядку.
Скидываю фотографии в папку и берусь их править. Видимо, остаток пути я проведу в маленькой качающейся коробке, а не наслаждаясь солнцем и морским воздухом. Хотя кому он сдался. За последние месяцы я надышалась на жизнь вперед.
Непонятная мне апатия снова берет за горло.
Вся проблема в том, что впервые в жизни меня тянет туда, откуда я всегда старалась вырваться. Домой.
Миша
— Миш, ты скоро? — раздается в трубке взвинченный голос Маруси.
— Да, уже выдвигаюсь.
— Отлично. Слушай, не забудь документы о разводе сегодня.
— Угу, — невольно кривлюсь. Эта зеленая бумажка терзает мне взгляд каждый раз, когда я открываю бардачок.
— Мне на работу нужно отнести для налогового вычета матери-одиночке.
— Ты не мать-одиночка, — в раздражении говорю ей.
И она это знает. Пусть суд и развел нас без лишних проволочек в силу отсутствия предметов спора, но наши договоренности предельно ясны. Все остается так же, как было до развода: все выходные — мои, я по-прежнему оплачиваю свою часть ипотеки и в силу возможностей во всем им помогаю. И мне до чертиков надоело, что Маруся не упускает подчеркнуть то, что мы больше не семья.
— С юридической точки зрения мать-одиночка. Это формальность, ты же знаешь, — отмахивается она. — Только не забудь, ладно, кадры на меня наседают.
— Угу, — повторяю.
Кладу трубку и забираюсь в машину. На заднем сидении стоит коробка с шариками для завтрашнего праздника. Сегодня я беру Марселя к себе, а завтра должен привезти к двенадцати на его день рождения. Праздник планируется более масштабный, чем того требует годовалый ребенок, который ничего не запомнит, но Маруся очень тщательно готовится. А мне все еще хочется сделать ей приятно.
Это инстинктивное желание, быть для близкого человека опорой и оставаться хорошим, несмотря ни на что. Хотя иллюзий я больше не питаю. Ничего не вышло, как я ни старался.
И ответ на вопрос «почему», терзающий меня многие месяцы, оказался до банальности прост: Маруся так и не смогла меня полюбить. Это простая правда была брошена мне в лицо так же безжалостно, как предложение о разводе. Она никогда не любила, согласилась поиграть в семью ради ребенка, но ничего не срослось. Не для нее.
Болезненный удар сыпался один за другим, стоило только приоткрыть эту дверцу с никому не нужной правдой. И в итоге вся моя иллюзорная жизнь закончилась простым штампом в документе о расторжении брака.
Подъезжаю к дому бывшей жены, который окончательно перестал быть хоть отчасти моим, и паркуюсь. Беру с заднего сиденья коробку-сюрприз и поднимаюсь наверх. В моем кармане по-прежнему лежат ключи от квартиры, но пользоваться ими уже кажется неправильным. Поэтому я вдавливаю дверной звонок, прислушиваясь к громким переливам за стеной.
Дверь распахивается словно сама по себе, из глубины квартиры слышится голос:
— Я опаздываю, поставь коробку в коридоре.
