пришлось Диомоне. Барк, в числе прочих кораблей, принадлежал тем, кто пригласил гемункулов. Экипаж носил малиновую форму кабала Пешига и посматривал на пассажиров с нескрываемой настороженностью. Недовольство архонта передалось и его подчиненным, и Олеандр даже подумал, не замышляют ли они какую-нибудь пакость.

С того места, где он сидел, были видны торчащие шпили верхней Комморры. Одни походили на зазубренные клинки, другие больше напоминали металлические горы. Несколько штук было возведено по образу и подобию своих владельцев: огромные башни с лицами знаменитых предводителей кабалитов, вечно взирающих друг на друга через единственно значимое поле битвы.

Город казался Олеандру чарующим, но при этом смертельно опасным зверем. Что-то внутри так и подмывало познакомиться с ним поближе. Отыскать его темное сердце и полакомиться спрятанными внутри прелестями. Многие его братья разделяли это желание. Для падших сынов Третьего легиона этот город был раем, увидеть который удавалось лишь немногим. Те, кто побывал в нем, ни о чем другом больше говорить не могли. Олеандр почувствовал, как учащается пульс.

— Он шевелится, — заметила Диомона, наблюдая за ним. Она сидела напротив, с парой развалин, вооруженных сглаз-винтовками. Правда, оба создания, кажется, больше следили за экипажем, чем за ним. С другой стороны, Диомона и сама могла о себе позаботиться.

— Апотекарий, исцели себя сам. — Слова прозвучали как карканье вороны. Олеандр посмотрел на гемункула, на то, как она развалилась в кресле. Просто картинка чужой беззаботности. Но это была всего лишь маска. Диомона не производила впечатления беззаботной личности.

Она нахмурилась:

— Это какая-то шутка?

— Не самая смешная.

Олеандр размял руки. Барк спускался вниз, а вокруг вились закоулки Комморры. Из зубчатых гнезд поднимались крылатые фигуры, летучие корабли всех форм и размеров заполняли узкие ущелья между зданиями. Эта часть города больше всего напоминала морской риф, правда, созданный из стали и камня.

— Удивительно, что я еще жив. Я думал, он убьет меня, когда вернемся.

— Я тоже так думала, — отозвалась Диомона. — Однако поди ты.

— Да уж.

Она помолчала какое-то время.

— Его положение пошатнулось.

— Я пришел к такому же выводу.

— Что он тебе сказал?

— Зачем мне тебе рассказывать?

— Ты изложил мне свои мотивы раньше. Или ты уже забыл?

— Нет. — Руки Олеандра дернулись: он представил, как срывает с нее лицо и швыряет окровавленные клочья на ветер. Вместо этого пришлось удовольствоваться видом из окна. Шпилей здесь было меньше, и улицы расползались, словно клубок вывалившихся кишок. Разруха и нищета, перенаселение и частые вспышки насилия. Он различил характерный треск осколковых выстрелов, пока корабль спускался мимо забранных щитами причалов и укрытых пристаней.

— Не волнуйся, — заметила Диомона. — Это не по наши души.

— Знаю. Ты можешь снять с меня эту маску?

— С чего бы это?

— В знак доброй воли.

Диомона нахмурилась:

— То, что я до сих пор тебя не прикончила, по-моему, и так уже свидетельствует о моей доброй воле.

Она выглянула за леер. Олеандр проследил за ее взглядом. Теперь улиц стало еще меньше, только дырявые мостки тянулись над разбитыми безднами Паутины. Над пустотой торчали причальные шпили. Мелкие порты и частные пирсы. Обтекаемые грузовики ловко входили в распахнутые доки, а волчки сенсорных буев подскакивали и вертелись в туманном воздухе.

— Я заметил, что он не отдал тебе болевой жезл.

— Наверное, понадеялся, что ты постараешься меня убить.

— Да, он любит, когда за него всю работу делают другие. — Олеандр пощупал застежки шлема. Кожа там была ободрана и снова начала кровоточить. — Отвечая на твой вопрос: он рассказал мне очень мало. Он просто одержим.

— Он просто дурак.

— Но не глупец.

— Нет. — Диомона взглянула на него. — Я не могу снять с тебя шлем… Но я могу его переделать.

Олеандр ничего не ответил.

Она подалась вперед:

— Я тщательно изучила твои центры удовольствия и боли. И могу подсоединить шлем так, чтобы, когда он бил током, ты чувствовал прилив сил вместо одурения.

— А взамен?

— Убей его.

— Это легче сказать, чем сделать. — Олеандр посмотрел на свои руки. — Когда?

— Не прямо сейчас. — Диомона откинулась назад. — Сначала я выйду к синоду. Гексахир правил нами слишком долго и слишком часто втягивал в разные глупости. Он получит возможность ответить за свои преступления. Если же нет…

— Хорошо. — Олеандр тоже откинулся на спинку кресла. Он чувствовал, как гравигенераторы борются с незримыми силами. Порыв ветра накренил барк, и даже Диомона на мгновение потеряла уверенный вид.

— Ты согласен? — спросила она торопливо.

— Если представится возможность, я сделаю все, что в моих силах.

— Я надеялась на другой ответ.

— Я могу дать только этот. У меня нет никаких гарантий, что после ты сохранишь мне жизнь. И даже что выполнишь обещанное. — Олеандр улыбнулся. — Нам лучше… полагаться на собственные интересы.

Диомона чуть не улыбнулась в ответ. Но сдержалась.

— Ты мне не нравишься, мон-кей. На самом деле, пожалуй, я ненавижу тебя даже больше, чем ненавидела Фабия.

— Это почти что комплимент.

Диомона втянула носом воздух и обернулась.

— А! Мы прибыли.

Мгновение спустя издалека долетела вонь гниющего мяса и словно врезала Олеандру по ноздрям. Нос барка пробил химический туман, и открылся мясистый сталактит, торчащий из обратной стороны города.

Башня Плоти.

Она была больше, чем «орлиные гнезда» верхней Комморры, и уходила вниз, в темные недра Паутины, словно перевернутая гора. Гора из мяса и жил, левиафан из плоти и кости. Крепость из мертвечины, цепляющаяся за свою подошву дрожащими сухожилиями длиной с фрегат. Вокруг нее простиралась паутина связок, опутывая многочисленные и разнообразные шипастые выступы, усеивающие подбрюшье города.

Олеандра поразила абсолютная неправильность всего этого. Он полагал, что уже привычен к подобным ужасам, поскольку Око набито кошмарами под завязку. Он видел миры, сделанные из тел мертвых чудовищ, и наблюдал, как пытают проклятых. Но это было что-то совершенно иное. Был в этом некий жестокий прагматизм и никакого удовольствия. Башню создал разум, который больше интересовали эффективность и практическое применение, нежели боль и страдания. Разум Фабия Байла. Но почему-то от этого она казалась еще хуже.

Как всегда, ее вид на миг лишил Олеандра дара речи.

Диомона вздохнула:

— Прекрасно. При всех своих недостатках Фабий знал, что красота — в эффективности. Никаких претензий на художество. Единственный мон-кей, который хорошо уяснил суть биоматематики. Был бы он друкари… Эх! — Она печально покачала головой. — Какой бы развалина из него получился. А какой гемункул!

— Гексахир, похоже, думал так же.

Диомона бросила на него сердитый взгляд:

— Гексахир позволил своей увлеченности затуманить здравый рассудок. Я с самого начала знала, что от Фабия будут одни проблемы. Вся его замечательность не стоит тех трудностей, которые он нам доставил. —