Шрифт:
Закладка:
Отрубленная голова и сломанная челюсть
«Это была величайшая революция из всех до тех пор пережитых человечеством».
«Потрясение этого века».
После смерти деда-воздухоплавателя, которого Главный Конструктор не забывал поздравить с каждой юбилейной датой, остались редкие книги о межпланетных сообщениях. Несколько книг были отправлены в Королевские Подлипки по почте, но исключительно редкие (их не имела даже Ленинская Библиотека) хотел я передать с рук на руки, если не прямо Главному, то кому-то из его ближайших сотрудников. Но пока после смерти деда разбирали мы его книги и бумаги, Королев скоропостижно скончался.
Погиб из-за челюсти, некогда сломанной на допросе. «Для того, чтобы дать наркоз, нужно было было ввести трубку, а Королев не мог широко открыть рот». Написано биографом и доверенным лицом Королева Ярославом Головановым, другом моих школьных лет, капитаном нашей ребячьей футбольной команды. Ярошка обладал обаянием лидера, властвовал, не распоряжаясь, а располагая к себе. Не удивляюсь, что он сумел заслужить доверие человека, который побывал «у жизни в лапах». Дочь Королева, Наталья Сергеевна, как следует из её телевизионных выступлениий, с Ярошкой согласна: её отцу челюсть сломали, а разжать не решились[123].
Сломанная челюсть покорителя космоса встанет в ряд символов советского времени, вроде отрубленной головы Томаса Мора. Казнь мыслителя-гуманиста, которому на эшафоте пришлось подбадривать оробевшего палача, – эмблема Ренессанса, эпохи открытия человека. Прецедент отдаленный, тем яснее то время видится нам в цельности. Сегодня читаю: при Сталине был у нас Ренессанс. Возможно, трактат Макиавелли, изданный в переводе, когда в политической борьбе решалось, кто – кого, был намеком на ренессансные времена. «Красный ветер возвращает нас во многих отношениях к эпохе Возрождения», – писал Троцкий уже за рубежом, и даже там его писание сочли нужным прервать, что было вполне в ренессансном духе[124]. Но что мы возрождали? Какие времена и нравы? Ивана Грозного? Петра Великого?
«Возврат к 18 и даже 17 веку», – мнение историка Д. П. Кончаловского (1872–1952). Его книгу «Пути России», вспоминая своего двоюродного деда, Андрон Кончаловский называет «великой». Мемуары Андрона (мы с ним были в отношениях приятельских) я читал как хронику своего современника: одно за другим имена общих знакомых, но как историософия книга его деда – вторична: веховский неоконсерватизм. Идею Бердяева двоюродный дед Андрона выразил своими словами: «Деятельность большевиков лежит целиком в русле русской истории». Так, почти слово в слово, рассуждал Бердяев. Автор «Путей России» признал: «Не вышло ни одного настоящего идейного протеста против большевизма». (Надо бы это учесть тем, кто сегодня пытается возродить идеи, витавшие в атмосфере предреволюционной России, идей либо не было, либо идеи были бесплодными.) Подобно Бердяеву, Кончаловский полагал: «Ни в Советской России, ни среди зарубежных русских за тридцать два года (написано в 1949 г. – Д. У) существования советского режима такой идеи не появилось». Какую же идею предлагал Кончаловский? Опять-таки подобно Бердяеву, христианскую, словно ни он, ни Бердяев не помнили, какова была вера, закованная в омертвевшую догматику церковности. Конечно, если за новообращение принять поход бывших партийцев к Патриарху в переделкинскую «Каноссу», и признать за «вновь родившихся» членов КПСС, что носили у сердца красную книжечку, а теперь, осеняя себя крестным знамением, со свечой стоят, и если массовая ханжеская набожность есть вера истинная, то можно бердяевско-кончаловскую идею считать осуществившейся[125].
Однако, называя сталинское время нашим Ренессансом, имеют в виду не возрождение, а пышный расцвет. Словоупотребление удивило бы педантов исторической терминологии, но нам понятно, что хотят сказать, только хорошо бы пережитый нами промышленно-культурный подъем определять не дискретно – с одной стороны, с другой стороны, а целиком, жили, как во всякие времена, не частично, а неразрывно: Октябрьская революция-ленинизм-сталинизм-террор-ГУЛАГ-победа в Мировой-и-Отечественной-войне-сверхдержава-застой-перестройка-распад. Не значит, что победа и подрыв под видом реформы заслуживают одинаковой оценки, но они взаимообусловлены причинно-следственно, как обусловлены, это еще предстоит понять. А пока подходят с одной стороны – с другой стороны.
Мой брат Андрей, современник, свидетель и участник политических событий, о которых он пишет в своей книге, и пишет со знанием дела, разделяет надвое основного виновника совершившегося: Горбачев I и Горбачев II. Первый проводил политику советскую, второй – антисоветскую[126]. А я вспоминаю разговор с Окинклосом, американским писателем. Говорили мы о генерале Арнольде. По льду под пулями Арнольд вел своих солдат в одной из решающих революционных битв, а потом оказалось, что он перекинулся на сторону англичан. Наш с Окинклосом врезавшийся в мою память разговор был обменом репликами.
Окинклосс: Он – предатель!
Я: Позвольте, он стал предателем, потому что…
Окинклосс: Он – предатель!
Я: Его сделали предателем, недооценив его за…
Окинклосс: Он – предатель!
Нам с Окинклосом надо было идти на заседание последней встречи американских и советских писателей, и мы не договорили, стал ли герой предателем или же был предателем по натуре. Даже консерватор Константин Леонтьев, для которого анафемой служили слова равенство, демократия и свобода, в молодости был либералом. Но мы мало знаем, и только с его слов, каким либералом он был, значит, не вполне понимаем его яростный консерватизм. Ставший предателем генерал, возможно, и был предателем, даже совершая героические поступки. Нерасторжимость порока и добродетели провозглашал ещё Святой Августин, но продвинулись в постижении вопреки и благодаря совсем немного. Гегель устранил «и», а дальше?
Меня с началом работы в ИМЛИ, когда открылись ресурсы московских библиотек, потрясла как откровение статья академика-медиевиста Косминского «Являлась ли эпоха феодализма временем упадка экономики»[127]. Оказалось, не была или, точнее, была или не была, но понятие упадок не подходит. После того, что я прочёл у Косминского, время в моем представлении пошло вспять. У автора статьи не было простого ответа на вопрос, но была убедительно описана проблема. К прочитанному, мне казалось, можно было отнести характеристику, какую сам же Косминский дал одному из своих учителей: «… Долго и тщательно подготовляет свое исследование, производит длинные и точные вычисления, собирает огромную массу доказательств – и только тогда решается сделать очень осторожный, даже нерешительный вывод… Каждому шагу предшествовала колоссальная работа. Зато нам почти никогда не приходится проверять, мы можем вполне положиться на выводы и спокойно их повторять». Если хотеть не концепуцию сляпать и
