мне пришлось оформить его покупку у них, а также улаживать некоторые вопросы с Королевским обществом. Если все пойдет хорошо, мы сможем отправить большой генератор и вспомогательное оборудование сразу же по достижении соглашения, а остальное оборудование будет посылаться по мере его дублирования. Мы передали г-ну Рабиновичу полный список подлежащих передаче приборов, и я думаю, что в нем указано все необходимое.

Университет настаивает, чтобы эта передача серьезно не помешала исследованиям Кавендишской лаборатории, которые идут полным ходом, и, в частности, они требуют, чтобы на Л[аурмана] и П[ирсона] не оказывалось никакого давления с целью побудить их поехать в Россию. В любом случае к этому вопросу придется подходить очень осмотрительно, чтобы свести к минимуму ущерб для работы лаборатории. Если Л. через некоторое время будет готов ехать, мы сможем послать его первым. С П. дело сложнее, однако этот вопрос можно будет рассмотреть, когда будут готовы новые ожижители. Могу сообщить Вам, что ради экономии времени я собираюсь начать работу над новым гелиевым ожижителем немедленно.

Что касается других пожеланий, изложенных в письме Питера, то тут имеются большие сложности, и в настоящее время принять какие-либо решения вряд ли удастся. Мне кажется, что этот вопрос следует отложить на будущее. Вполне вероятно, что удастся уладить его каким-то неформальным способом.

Рад сообщить Вам, что у нас все здоровы, хотя кое-какие неприятности в лаборатории были. Д-р Астон провел две недели в больнице, где ему была сделана небольшая операция, а у Олифанта были проблемы с глазами, и он тоже провел неделю или около того в больнице „Ивлин“. Оба они, однако, сейчас чувствуют себя хорошо и сегодня выписываются.

Не знаю, попалось ли Вам на глаза сообщение о том, что примерно неделю назад внезапно умер сэр Джон Макленнан, в прошлом работавший в Торонто. Всем его старым друзьям будет очень не хватать его.

В настоящее время мы заняты в саду уборкой деревьев, поваленных сильной бурей.

Наилучшие пожелания Вам и Питеру и пожелание скорейшего окончания ваших несчастий.

Искренне Ваш

Резерфорд».

Копию письма, которое Анна Алексеевна написала, по-видимому, вскоре после приезда в Россию и на которое ссылается Резерфорд, в архиве П. Л. Капицы мы не обнаружили. Там находится лишь письмо, написанное ею незадолго до возвращения в Англию.

«11 ноября 1935 г., гостиница „Метрополь", Москва

Дорогой лорд Резерфорд,

Недавно я получила Ваше письмо и очень рада, что все идет удовлетворительно. Что касается меня, я чувствую, что должна рассказать Вам о Питере. Не думаю, что он счастлив хоть сколько-нибудь, но я абсолютно уверена, что его моральный дух, который в настоящий момент крайне низок, гораздо важнее материальной стороны, которая, похоже, складывается удовлетворительно. Свобода и уверенность значат для него гораздо больше, чем это здесь понимают или предпочитают думать, что могут ему это дать. В настоящее время отношения между ним и властями нельзя назвать плохими; они довольны, что вопрос о лаборатории почти улажен.

Однако в то же время они не берут на себя никаких обязательств по отношению к Питеру, и не возьмут, если их к этому не вынудить. Что меня беспокоит в Питере, так это его неспособность выносить даже малые неприятности при строительстве здания и т. д. и полное отсутствие у него уверенности в себе. Когда он не слишком подавлен, он считает, что может взять на себя бремя руководства лабораторией, однако бывают моменты, когда он готов не делать вообще ничего, лишь бы не взваливать на себя изнуряющие бюрократические обязанности руководителя института. В эти моменты я чувствую, что помочь ему может только сильная дружеская поддержка. Такой поддержки мы здесь не находим. Здесь не проявляют ни малейшего желания понять ни Питера, ни любого другого человека, оказавшегося в трудном положении. В России слишком много проблем, чтобы думать об отдельном человеке.

Такое враждебное и безразличное отношение буквально убивает его. Я не возьму на себя смелость убеждать его вернуться к работе, если не буду уверена, что Вы и дальше будете оказывать ему свою поддержку.

Здесь отказываются понять, что для Питера моральная обстановка важнее чего бы то ни было. Очень неразумно дать ему материальные возможности и ожидать, что он начнет творить чудеса, в то же время не делая ничего, чтобы избавить его от ощущения, что он не преступник и не заключенный, которому созданы лишь условия для работы.

Еще меня беспокоит, что даже хотя Питер считает, что за этот год он ценой огромных потерь для себя добился многого, преодолев невероятные трудности, он не видит смысла тратить свои силы и время на то, чтобы заставлять людей делать то, что они обязаны делать. Даже победив в конце концов, он оказывается в таком состоянии, что его победа теряет всякий смысл. Я искренне считаю, что при нынешнем положении дел существует реальная опасность потерять его совсем. Разумеется, здесь некоторое время погорюют, но потом решат, что и без Питера осталась хорошая лаборатория, которая пригодится. Так могут думать власти, но эта перспектива абсолютно неприемлема ни для Питера, ни для меня.

Я собираюсь уехать из Москвы 20-го. Точную дату я сообщу Джону или матери. Питеру дали помощника, настоящего негодяя, который много мнит о себе, но мало работает и которому наплевать (извините за грубое выражение) на Питера. Питер вынужден терпеть его, потому что он направлен к нему. Нам дали квартиру в доме для сотрудников Академии наук. В ней четыре комнаты, помещение для домработницы, кухня и т. д. С мебелью для нее возникли трудности, однако я думаю, что самое необходимое нам достать удастся, и нам она нравится. Что нельзя не похвалить, это место, выбранное для института. Оно чудесно: вокруг парк, а со склона холма открывается вид на Москву.

Наилучшие пожелания Питера и мои Вам и леди Резерфорд. Надеюсь, что вы не безумно заняты в городе и имеете возможность проводить время в коттедже.

Искренне Ваша

Анна Капица».

Прошло совсем немного времени, и Анна Алексеевна вместе с детьми переехала жить в Россию. Положение Петра Леонидовича укрепилось, он смог сам напрямую писать письма Резерфорду. Опять, как раньше, это был мужской диалог о науке и жизни. Но Анна Алексеевна навсегда сохранила глубокую благодарность Резерфорду за поддержку в такое трудное для нее время. И, может быть, ее поразительная стойкость и твердый характер, которые удивляли всех знавших Анну Алексеевну, во многом были сформированы в долгих беседах еще совсем молодой женщины и выдающегося ученого и учителя.

В 1937 году, когда так неожиданно для всех Резерфорд скончался, она написала его