Шрифт:
Закладка:
Первое, на чем я решил заострить внимание — возможность колхозам строить жилье для входящих в него работников за счет оставляемой колхозу части прибыли. Далее — возможность расширения номенклатуры производимой продукции, на что государство должно оставлять в колхозе дополнительную часть прибыли. То есть забирать не семьдесят процентов, как происходит сейчас, а пятьдесят, а двадцать процентов как раз и пускать на то самое «расширение». Ну и далее, как и в первоначальном варианте, этот процент должен сдвигаться в пользу колхоза. Еще один пункт — оставлять колхозу часть средств либо на постройку своих санаториев, либо для оплаты путевок в них.
Вообще пунктов по передаче колхозам вырученных ими самими средств для того, чтобы сами колхозники могли ими распоряжаться для улучшения своей жизни, я прописал много. Пришлось из-за этого вводить «ограничители» — право на что и в какой момент может колхоз получить, исходя из его показателей.
Тема получилась обширная, «пилить» я ее буду как раз до конца зимы, если не до лета. Это в том случае, если меня снова чем-то озадачат. Так-то мне на написание диплома месяца полтора «чистого» времени достаточно.
На третий день после моего возвращения мне на глаза попался журнал «За рубежом», тут же напомнивший мне о Михаиле Ефимовиче. Так мы и не встретились, не рассказал я ему историй для фельетона. Мне в какой-то степени было неудобно перед ним, что его на допросы из-за меня вызывали. Уж как там с ним обращались, могу только догадываться. Я хоть и позвонил ему после выписки и Михаил Ефимович сказал, что никаких претензий у него ко мне нет, но все же… все же… Думаю, стоит съездить, если все еще ему нужны истории для фельетона, хоть так загладить свою косвенную вину за доставленные неудобства.
Помня, что в редакции в прошлый раз нашелся человек, которого смогли подкупить, я решил ехать без предварительного звонка. Сюрприз устрою, заодно пойму точно по его реакции, продолжится ли наше общение или оно потеряно безвозвратно. Главное, чтобы он на рабочем месте был, а не в какой-нибудь командировке.
Мне повезло, Кольцов был в редакции. Увидев меня, обрадовался и с чувством пожал руку.
— Рад тебя видеть, — сказал он, когда мы разместились в его кабинете. — Как ты? После такой травмы ничего не осталось? Боли редкие или еще что?
— Повезло, никаких последствий пока не обнаружил, — широко улыбнулся я.
На душе отлегло. Не затаил зла Михаил Ефимович. Расспросил его, как дела. Шутя посоветовал в следующий раз за границей никого случайно «не подцепить». Тот сразу на этих словах поскучнел.
— Не будет следующего раза, — вздохнул он. — Запретили мне выезд.
— С чего это? — удивился я.
— Да кто их знает. Вроде и ничего не нашли, а запрет на выезд в самом начале расследования наложили. И до сих пор не сняли. Даже город покинуть не могу.
— А вы не спрашивали их, когда снимут?
— Да толку, — махнул он рукой. — Спрашивать-то спрашивал, но в ответ ничего не добился. Те, кто поменьше чином, руками разводят и кивают на начальство, а те будто сговорились — заняты, или нет на месте.
Вот это дела. Что это ОГПУ так к Кольцову прицепились то?
Поплевавшись на самоуправство сотрудников политической безопасности, да поделившись, как остальные дела идут, мы перешли собственно к тому, с чем я изначально ехал к Кольцову. От мысли написать фельетон он не отказался, а когда узнал о моем отпуске и командировке, тут же попросил рассказать мои впечатления от этих поездок. Чтобы и по поводу советского отдыха фельетон написать. Я согласился, но попросил его обсмеять то, что иностранцев у нас принимают и обслуживают лучше, чем собственных граждан. И нашел полное согласие и взаимопонимание у Михаила Ефимовича.
Расстались мы довольные друг другом, с чувством хорошо проведенного времени. Я еще себе в уме и заметку сделал — при первой возможности узнать, когда Михаилу Ефимовичу «вольную дадут».
А вот товарищ Сталин про меня будто забыл. До самого Нового года от него вестей не было. Если и после нового года не вспомнит, придется мне самому к нему на прием записываться. Оставлять тему отдыха в нашей стране на самотек я был не намерен. Еще немного тревожило, что Андрей не придавал этому значения. Но после я узнал, что ему-то задание какое-то дали, но рассказывать о нем запретили. Ага, моему секретарю в обход меня! Это напрягло уже сильнее. Однако сразу ломиться в кабинет Иосифа Виссарионовича и спрашивать, что за дела, я не стал. Уже достаточно повзрослел, чтобы понять, чем такая наглость может закончиться. И если раньше мне могли подобное нахальство простить и списать в силу возраста и отсутствия как раз того самого опыта взрослой жизни, то сейчас уже это не пройдет.
Зато смог сосредоточиться на своем дипломе. Да и про Люду не забывал, чтобы поменьше волновалась. Ей это лишнее, второго выкидыша она может и не пережить. И я не хочу подобной статистики.
Так и закончился 1931 год — в каком-то подвешенном состоянии, но при этом с минимумом тревог и с предвкушением скорого окончания университета.
Глава 26
Декабрь 1931 — январь 1932 года
Иосиф Виссарионович сидел как обычно в своем кабинете и неторопливо сравнивал два отчета по одной и той же теме.
Когда Огнев месяц назад вернулся из своей командировки и предоставил данные по ней, Сталин с удовольствием тут же ознакомился с его работой. Сергей всегда умел его приятно удивлять. Мало того, он еще и смотрел на проблемы не так, как окружающие, благодаря чему получилось сгладить многие острые углы.
Вот только ознакомившись с отчетом Огнева, генеральный секретарь стал изрядно озадаченным. Во-первых, сам отчет был составлен не так, как большинство иных, что почти каждый день получал Сталин по всем направлениям деятельности молодого советского государства. Но это и понятно, Сергей и раньше канцеляризмом не страдал, да и словесные обороты у него специфические, несмотря на
