Всюду слышался перестук топоров и крики людей. Сугробы и весь лес вокруг был сплошь вытоптан на сотни метров рядом с осадным лагерем. Вот и сейчас группа драбов тащила с шумом и гомоном из леса огромную сухую лесину для костра и обсуждала все достоинства и недостатки их сегодняшнего дежурного повара, что обещал им сварить на ужин знатную мясную кашу.

Вечерело, и в первую очередь это ощущалось в лесу. Там, где тени от деревьев уже создавали лёгкий сумрак и скрадывали движения, три силуэта в белых балахонах, плавно скользя на широких подбитых камусом лыжах, крались за шумной группой в сторону лагеря. Вот и опушка леса, и Варун, скинув лыжи, передал их Родиону.

– Дальше не ходите, Родька! Тут с Мартыном заляжете в сугробах и прикроете мой отход, если что. Но, если вдруг меня конными обложат, да перехватят, не дожидайтесь и уже самостоятельно отходите в глубину чащи на лыжах. Не угонятся уж за вами, поди, и старый разведчик, – поправив на спине белый чехол, опустился на снег и заскользил по нему, словно диковинная ящерица. Пять минут, и его уже не было видно на разворошенных литвинами сугробах. А рядом с лесной опушкой, огибая ее, прошёл верхами дозорный литвинский десяток, внимательно вглядывающийся в лесную чащу да окружающие её сугробы.

– Пуганные уже, смотри, как сторожатся-то, – шепнул Родион своему другу карелу, – Видать, наши уже хорошо где-то пощипали, вот и озаботились охранением.

Варун замер, вжавшись в сугроб, увидев вражеский дозор. Но всё внимание конников было обращено к лесу и в сторону разведчика, успевшего уже приблизиться на метров сто к лагерю, они даже не посмотрели. Да и его маскировочный халат прекрасно сливался с белоснежным покрывалом земли, а след шёл по разворошённой следовой дорожке пешцев, и был в ней не различим. Солнце уже зацепило своим краем за верхушки леса. Ещё немного времени, и на землю опустятся вечерние сумерки. Наступало самое удобное время для разведчиков.       Противник уже утомился за целый день трудов и забот, готовил себе ужин, разведя костры, и не было в нём той внимательности и сторожкости, которая приходит к ночи и заставляет людей вслушиваться в каждый шорох.

Варун по-пластунски приблизился примерно на триста пятьдесят метров к лагерю и замер за небольшим кустом, вглядываясь вперёд. Хороших целей пока не было, и нужно было спокойно выждать. Со спины был снят белый чехол из-под речника самострела, развязана тесьма, и разведчик прижал к плечу приклад оружия, всматриваясь в его оптику. Десятикратное увеличение монокуляра, словно по волшебству, приблизило к себе лица драбов у ближайшего костра. Казалось, протяни руку, и можно ухватиться за спутанную белую бороду у этого в рваном малахае или сорвать пятнистую заячью шапку у того, что широко открыл рот и хохотал, что-то рассказывая смешное своим товарищам.

Достойных целей вокруг не было, ну не тратить же болт да рисковать, раскрываясь ради какого-то пехотинца, пусть даже он и будет командиром копья, и Варун посмотрел на запад. До настоящей ночной темноты оставалось от силы всего-то минут пятнадцать, и ждать дальше с выстрелом тоже не следовало, иначе ночная тьма просто уберёт все достоинства дальней оптики, и тогда уже точно никого подстрелить не удастся. До стрелка донёсся громкий вскрик и хохот от ближайшего костра, и Варун вновь прильнул к прицелу. Тот пешец, что был в рваном малахае с белой бородой, видать, только что подшутил над самым молодым товарищем и теперь парень на месте смешно прыгал у костра, вытряхивая из-за своего воротника снег. А сидевшие у костра рядом товарищи хохотали, глядя на него, да держались за бока.

«Видать, хмельного уже хлебнули, вот и веселятся,» – подумал Варун и хотел, было, перевести прицел правее, как вдруг смех у костра резко оборвался, и мужики начали что-то суетливо поправлять да прятать, испуганно при этом поглядывая в сторону. Снайпер перевёл прицел левее и обмер. Шагах в пятисот двигалась большая группа всадников на красивых лошадях и в богатой одежде. Вот они остановились у одного, затем у другого костра, подъехали к навалом тут лежащим и только недавно изготовленным лестницам, и всадник в самой богатой шубе на гнедом коне что-то там эмоционально закричал да начал размахивать руками. Отъехав, в другом месте он вообще выхватил свою плётку и начал настёгивать ею какого-то понурого мужика в сером, а тот только прикрывал руками голову да покорно стоял на месте.

«Видать, большая шишка едет!» – решил Варун и, втиснув приклад самострела, поплотнее в плечо, провернул легонько скрипнувший булатными дугами рычаг ручного ввода на максимум, на самый крайний зубец натяжной рейки.

«Ну, давай же, давай, иди же ко мне!»

До всадника было пока изрядно и, наверняка, подстрелить его было пока очень и очень сложно. Оставалось только ждать и надеяться, что он подъедет для точного выстрела поближе.

Казалось, уже группа всадников, закончив объезд, готова была удалиться в глубину лагеря, когда кто-то из свиты, показал на что-то тому самому важному да как раз в сторону стрелка, и все они начали медленно выдвигаться к тому месту, где лежали навалом большие жердины. С ними рядом и горел костёр ближайшего десятка драбов, за которыми наблюдал снайпер.

Вот и здесь повторилась такая же, что и недавно, сцена с криками и поркой плёткой нерадивого десятника, каким оказался тот сжавшийся и перепуганный пешец в пятнистой заячьей шапке.

Варун уравновесил дыхание, буквально слившись воедино со своим дальнобойным самострелом, а цель уже начала буквально расплываться в сгущающихся вечерних сумерках, и он, выдохнув, плавно выбрал свободный ход спускового крючка. Самострел резко ударил в плечо отдачей, посылая болт вдаль, и тот своим гранёным наконечником пробил шею богатому всаднику, разрывая гортань. Резко, не завязывая чехол, стрелок закинул самострел за спину, развернулся и как только мог, быстрее ужом пополз к лесу.       Метров за сто до него он привстал на ноги и, согнувшись, вбежал в густую тень, где подскочившие товарищи уже натягивали ему на ноги петли от лыж.

– Вперёд, ребята, ходу! – крикнул командир, и тройка заскользила по ночному лесу, а за спиной вдали в литвинском лагере слышались усиливающиеся заполошные крики и суета.

– Смотри-ка, командир, как литвины-то нынче всполошились! – кивнул Онни Севастьяну, что лежал с ним рядышком в зарослях ивняка, – Не иначе кто-то разозлил их, уже второй разъезд вон рядом проходит.

И действительно, за те три часа, что лежали в засаде разведчики, мимо них прошли верхами два полусотенных дозора. Цель явно была крупной и не по зубам для восьми стрелков, и предстояло только ждать чего-нибудь более удобного. А что она появится, никто даже не сомневался, уж больно хорошей для передвижения зимой была эта ровная поверхность реки, тянувшаяся в сторону Полоцкого княжества. И именно по ней сейчас проходила связь между литвинскими землями и осаждающей Торопец штурмовой ратью.

Наконец вдали показалась тёмная точка, постепенно с приближением приняв очертания обоза. В отдалении уже можно было насчитать с десяток саней с сеном, и овсом, фуражом для коней, идущих под общей охраной семи лёгких всадников.

Севостьян поднял голову и застрекотал сорокой, приняв решение нападать, и восьмёрка разведчиков приготовила луки, а Митяй припал к прицелу своего речника, выцеливая из него старшего обозной охраны.