Шрифт:
Закладка:
Тот сразу вспыхнул: «Мне нравится! И давайте попробуем, — Ярославль давно нуждается в музыкальных спектаклях, а ни музкомедии, ни оперы у нас нет. Это может стать таким событием и для города, и для всего „Золотого кольца России“». И я согласилась.
Итин тут же пригласил Евгения Марчелли, тогдашнего главного режиссёра: «Женя — есть вот такая идея!» Тот отвечает: «Идея шикарная, да вот беда — не мастак я в делах музыкальных! Но если вы, Люба, мне поможете и дадите какие-то правильные наводки, я сейчас же начну думать, действововать и закажу пьесу».
Заказал. Присылают текст. Смотрю и… Ужас. Маразм. Абсолютно всё перевёрнуто с ног на голову. Вставлены какие-то откровенно садистские сцены. Ну чистый фильм ужасов, садо-мазо-фантазия на темы «Евгения Онегина»! Мы, коротко говоря, были просто в шоке. И я сказала: «Да это же просто нельзя ставить! Тут какие-то сортиры, вокзалы, бомжатники, какая-то совсем дурная Татьяна бежит за Онегиным, руки-ноги ему целует… Кошмар!».
Владимир Михайлович Алеников
Мы взялись за дело. Отослали первый вариант обратно — не надо такого натурализма, нам нужно максимальное приближение к первоисточнику. Пусть осовремененное, но — к первоисточнику! И в ответ получили куда худший вариант… Марчелли только что не руки опустил: «Поймите, Люба, я просто не знаю, что с этим делать! И пьеса не клеится, и с музыкой я не дружу…» И попросил разрешения позвонить Владимиру Михайловичу Аленикову. «Посмотрите его спектакль „Девушка для прощаний“, познакомьтесь с ним. Если вам окажется близкой такая режиссёрская манера, такое ви́дение материала, мы тогда продолжим! А лично я с этим материалом не справлюсь».
Pourquoi бы и не pas?
Мы приехали, посмотрели спектакль Аленикова, познакомились с ним, и я предложила ему свою идею. Он сказал: «Интересно, только можно я подумаю, прикину какие-то эскизы, варианты…» Договорились. Проходит где-то около месяца, и вдруг… он присылает мне всю пьесу, «Пушкиниана. Любовь и карты» полностью! Через месяц! Я прочла, у меня волосы дыбом и только восклицательные знаки: «Вот это да! Вот это поворот! Ну, вы развернули!».
Он говорит так мягко, деликатно: «Знаете, мне показалось, что вы уже не в том возрасте и статусе, чтобы изображать молодую девочку, это будет притянуто за уши. Но почему не посмотреть на Татьяну глазами Татьяны — немолодой графини? Почему бы не „замесить“ „Онегина“ с „Пиковой“? Почему нет? И показать, что несчастная любовь с человеком может сотворить что угодно. Это такой рок, который проезжает по судьбе человека и может с ним сделать что угодно. И никому не дано предугадать, во что этот человек может превратиться, это непредсказуемо!»
Один, как тот премудрый пескарь, совсем прячется, закрывается от мира, уходит в себя, превращаясь в старого брюзгу, осуждающего и проклинающего всё и всех. Другой, напротив, пускается во все тяжкие, становится мотом, пьяницей, забулдыгой и вообще — чего только не творит! Третий превращается в мужчину или женщину лёгкого поведения…
А нам, сказал Алеников, тут прямо карты в руки. Татьяна! С её умом. С её характером. С её такой какой-то невероятной природной мечтательностью, начитанностью разными романами — мистическими в том числе…
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо…
Она читала мистику. Так диво ли, что её повело туда: в эзотерику, в тайну трёх карт. Невероятная встреча с графом Сен-Жерменом? А почему бы и нет? Она не любит Гремина. Она ему верна, она отдана ему телом — но не душой. Душою она очень уважает его, она ему благодарна, у них наверняка есть дети и так далее… Но это — не любовь — страсть!
Любовь в её жизни случилась только однажды. И спектакль — о том, во что может человек превратиться, если эта любовь осталась безответной. Графиня смотрит как кино эти вспышки, «Онегин, я тогда моложе…» — это объяснение Татьяны и Онегина…
Значит, Графиня из «Пиковой дамы» — это Татьяна Ларина через много-много лет? Почему бы и нет? Графиня — женщина без возраста. Она пережила великое множество разнообразных страстей. Она познала любовь — но не познала плодов этой любви. Ей открыт эзотерический мир, а значит, она может быть абсолютно любой. Она может сию секунду быть согбенной старухой — но тут же распрямить спину, отбрасывая свою палку и становясь вожделенной Venus Moskovite! Тут не пушкинская графиня и не пушкинская Татьяна. А некий синтетический женский образ, проросший своего рода бонсаем.
Любовь Казарновская — графиня в спектакле «Пушкиниана»
«Je crains de lui parler la nuit…»
Громадная трагедия и сумасшедшая, невероятная жизнь этой женщины, которая вмещена в маленькое деревце в горшке, которое мы рассматриваем под лупой. Разве это не интересно? И роль для меня получилась просто феноменальная, потому что я на глазах у публики вращаюсь как кубик Рубика — немало во всех мыслимых плоскостях.
И не подумаю скрывать: немало мне пришлось поломать и здоровья, и нервов, когда мы начали репетиции. Я поначалу категорически не принимала вот эту трясущуюся кашляющую старуху. Она выходит с согбенной спиной, шаркая ногами. Она брюзжит и орёт, увидев Германа, встреча с которым вызвала у неё безумные страх, раздражение, боль, открылась какая-то старая рана! Она в его глазах снова увидела графа Сен-Жермена и стала срывать всё зло на Лизе — по Пушкину.
Граф Сен-Жермен
А потом мы стали думать — как показать «выход» в Татьяну? И придумали — через граммофон, который превратился в одно из главных действующих лиц нашей Пушкинианы. Он — связующее звено. Он же даёт услышать контраст голосов. Голос Татьяны. И голос «Je crains de lui parler la nuit…» Непременно нужен был этот контраст — какая она была, какая стала….
Алеников работал так скурпулёзно, что от его глаза не укрывалась ни единая мелочь! Ни единая! Вот первый мой выход. Кашляю, чихаю. Падает палка. Текст проговаривается с трудом! Падают и сумка, и зонт. Лиза кидается всё это поднимать, но все предметы снова валятся из рук… Я никак не могла скоординироваться. Мне надо текст
