Перед выходом из дома ему завязали глаза шёлковой лентой, чтобы не видеть невесту до брака. В их случае эта традиция потеряла всякий смысл, и всё же они её исполняли.

Его отвели к Кокоро, где он вслепую ступал по камням к острову священных сосен. Считалось, что, если жених поскользнётся и не сумеет дойти до невесты, Ватацуми не одобряет этот союз. Иоши дошёл спокойно, о камнях он не переживал. Ватацуми не из тех богов, что вмешиваются в дела людей, да и боги не из тех созданий, что вмешиваются в дела смертных.

На острове было, как всегда, ветрено. Волосы Иоши, обычно собранные в тугой пучок, сейчас были распущены и беспорядочно развевались. Они не лезли ему в лицо только благодаря тому, что боковые пряди убрали вверх, сохраняя видимость его принадлежности к самураям. Почти та же причёска, что он сделал Киоко. Даже волосы у них почти одной длины… Почему-то эта мысль, совершенно незначительная и даже нелепая, – он бы никогда и никому не осмелился её озвучить – согрела его.

Иоши подвели к одной из сосен. Он знал, что у другой стоит Киоко. И она его видит. Иоши старался выглядеть невозмутимым, но от осознания неравности их положений стало не по себе. От ощущения собственной уязвимости захотелось опустить плечи, сжаться, уменьшиться, но он не позволил себе такой слабости. Скоро всё закончится.

Он не мог её видеть, не мог её касаться, но он её слышал и чувствовал. Она была совсем рядом, дышала в такт с шумом сосен, сливалась в его сознании с этим островом – священным, божественным. Иногда его называли сердцем сердца Шинджу – сердцем Кокоро. Если бы у империи была ки, она брала бы своё начало здесь. Сейчас Иоши чувствовал, что, если бы у империи была ки, она брала бы своё начало в ней – истинной дочери Ватацуми и Инари, той, что владеет ками дракона, той, что стоит подле него и собирается подарить ему своё сердце.

Ладони вспотели.

Он почувствовал, как его запястья касается шёлк, – мико обернула руку одним концом ленты и завязала его. Другой конец предназначался Киоко. Почти едины. Почти.

– Услышь, Инари,

прекраснейшая Инари,

подарившая

земле изобилие,

а нашим душам – тела.

Мико говорили только стихами танка. В них никогда не было рифмы, но неизменно присутствовал единый ритм. Жители Шинджу верили, что боги способны слышать слова, сказанные лишь в таком ритме, лишь с таким количеством слогов.

– Сплети две души:

Миямото Киоко,

Сато Иоши –

лентой единой судьбы,

чтобы шли они рядом.

Воздух зазвенел. Иоши узнал бы этот звук из тысячи других. Летящая стрела. Миг – и лента, которой они были связаны, натянулась, а в следующее мгновение ослабла, порванный конец безвольно повис на его запястье.

В тот же момент с Иоши слетела повязка. Одна из мико сняла на последних словах о судьбе, тогда же, когда в воздухе просвистела стрела.

Он не обернулся посмотреть на стрелу. Он слышал, откуда она летела. Только взглянул на Киоко, убедился, что она цела, – и бросился прочь с острова. Лучник не мог уйти далеко. Судя по дальности выстрела, это не походный лук, а с большим, в шесть с половиной сяку[20] высотой, не побегаешь.

– Иоши, – остановил его крик отца. – Я займусь им.

Иоши обернулся. Сёгун посмотрел на мико и кивнул:

– Продолжайте церемонию.

Он посмотрел на кинжал, который уже сжимал в руке. Посмотрел на Киоко. Её лицо ничего не выражало. Кожа гладкая и тёмно-коричневая. Брови – две жирные угольные точки. Все черты лица отрисованы перламутровыми линиями, а на щеках, висках и шее рассыпались мелкие, едва различимые ракушки и цветные камни. Она представляла собой мокрый морской берег. Никто никогда не рисовал на лице ничего подобного, но она всегда была иной.

Иоши забыл о стреле – перед ним стояла истинная дочь дракона, чьё тело создано, чтобы его омывало море. Только глаза его насторожили. Всё такие же лазурные, яркие, но сейчас – совершенно пустые. В её взгляде нельзя было прочесть ни капли испуга, ни чего-то ещё.

Тогда Иоши снова повернулся к отцу.

– Где стражники? Они же охраняют весь сад. Как это вообще допустили?

Мэзэхиро лишь протянул руку и выразительно посмотрел на кинжал.

– Отдай это мне. Наверняка ёкай обманом пробрался. Стрела была с птичьим оперением. Я найду его, тебе не о чем беспокоиться.

Иоши вложил кинжал в протянутую руку сёгуна и вернулся. Отец прав, Иоши не стоит уходить. Не из-за свадьбы и трона – из-за Киоко. Если она не опасается смерти – ему стоит опасаться за неё, стоит оставаться рядом.

Церемония продолжилась, словно ничего не случилось. Удивительным образом стрела перебила ленту ровно тогда, когда её нужно было разрезать. Если кто-то хотел помешать свадьбе – он опоздал.

* * *

Киоко чувствовала поразительное равнодушие ко всему происходящему. Её прекрасно подготовили к свадьбе, сделав тот макияж, о котором она просила, но даже он не доставил особой радости. Всё казалось неправильным.

Возможно, из-за отца, хотя она знала, что смогла отпустить его душу. Ей всё ещё было больно, но вместе с болью в конце концов пришло смирение.

Возможно, из-за надвигающейся войны. Урок Кацу-сэнсэя оказался неожиданно интересным, но то был лишь урок, а настоящая угроза пугала.

Возможно, – хотя в этом Киоко не хотела не только признаваться, но даже допускать возможность – из-за слов Норико. Она могла оказаться права. Ещё и утренние слова Каи не выходили из головы… Она последняя из рода Миямото. Последняя из главной ветви правления. Имеет ли она право оставаться в стороне?

После церемонии её снова умыли, переодели, поохали над ней по поводу стрелы – вот так свежая сплетня для всей империи! – и нанесли более сдержанный макияж: лицо императрицы не должно быть украшено. Ровный тон, брови у переносицы и чёрные зубы. Зубы ей нравились меньше всего. Чернота внутри открытого рта должна была придавать лицу ещё больше сходства с театральной маской, но на самом деле, конечно, никто не видел дыру, видели просто чёрные зубы, что вызывало отвращение у Киоко.

– Это обязательно? – уточнила она перед тем, как ей нанесли пасту.

– Для церемонии – да, – непреклонно заявила Кая. – Киоко-химэ, вы позволяете себе слишком много отступлений от правил. Придворные хотят увидеть ту императрицу, какую ожидают. Не навлекайте на себя гнев своих подданных.

Киоко вздохнула. Вот и попробуй почувствовать радость, когда на тебя ложится бремя чужих ожиданий.

Церемония проходила в тронном зале. Киоко и Иоши вошли туда вместе, их встретил Мэзэхиро-домо. Он должен был торжественно передавать Кусанаги, но Киоко думала, что в этот раз они просто пройдут к тронам и займут свои места. Однако в руках сёгуна был большой цуруги, чем-то похожий на настоящий Кусанаги, но всё же не он. Мэзэхиро вручил меч Иоши с какими-то словами о службе народу Шинджу и о чём-то ещё в этом духе. Киоко не слушала. Солнце висело высоко, и в набитом людьми зале ей стало душно. Всё, чего она хотела, – поскорее сесть.

На её шею упало ожерелье. Мэзэхиро-домо надел на неё Ясакани – украшение из яшмы: согласно легенде, его оставила Инари своей первой дочери, но на самом деле это ожерелье терялось уже десятки раз и заменялось новым. За реликвией императрицы никто не следил столь же тщательно, как за Кусанаги.

В конце концов им позволили пройти дальше, они сели, подняли свои меч и ожерелье – и их признали новыми правителями. Зал наполнился радостными возгласами, и Киоко стало ещё хуже. Скорее бы всё закончилось, скорее бы вернуться домой. Но отдых от толпы её ждал только вечером. Наступило время подарков и поздравлений. Из всей бесконечной череды даймё и придворных Киоко запомнила только Акихиро-сэнсэя. Он преподнёс ей свиток – сборник стихов – и наговорил чего-то туманного и неясного, словно предупреждая:

– Сердце дракона,

вновь воспылавшее, – весть

мира кончины.

Киоко попыталась вникнуть в смысл его