Пусть тоже умрет, если еще не сдохла. Нет никаких сомнений в том, что она такая же тварь как и эти двое.

Добравшись до Ани, вижу в каком она состоянии и застываю на месте как парализованный. Растерянно хлопая глазами, я хочу заорать во всю глотку от отчаяния и боли, но не могу – сил нет. Крови с неё набежало не меньше, чем с Августа. На животе – глубокий порез, оставленный топором. По краям раны нависают кусочки кожи и волокна мяса…

Аниного мяса.

Как это случилось? Когда он успел так покалечить мою Аню?

От шока у меня отнимаются руки и немеет язык. Вены под кожей наливаются раскаленным свинцом и лопаются, заставляя лишь стонать, сцепив зубы и зажмурив глаза. Собравшись с последними силами, обнимаю Аню, крепко прижав её к груди и прошу не уходить. Голова у неё еще теплая, пульс есть, но если я ничего не предприму, то произойдет самое страшное – она умрет. И я останусь один.

Аккуратно опускаю её голову на пол.

– Аня… – тоненьким голоском протягиваю я. – Не умирай, Аня, я прошу тебя…

Неужели Август успел зацепить её во время той короткой схватки? Мразь!

Зажимая окровавленными руками её живот, подтаскиваю тело поближе, поднимаю его на руки и встаю.

– Не умирай, Аня, не умираааай… – протягиваю я жалобно.

Голос мой срывается на визг, тело от сильного озноба бросает то в жар, то в холод. Приближаясь к порогу, я отказываюсь принимать любой плохой вариант развития событий. Всё обязательно наладится – нужно лишь идти вперёд.

С диким усилием поднявшись, вопя от жгучей боли в ноге и холодного отчаяния, под треск горящего потолка я продвигаюсь к выходу. Мы покидаем поле боя. Враги повержены. Всё позади. Осталось только выбраться наружу.

– Держись… держись… – облизывая свои побитые иссохшие соленые губы повторяю я. – Все будет хорошо!

Не знаю зачем, но у порога я обернулся и посмотрел на ту старуху. Наверное, это должно было произойти, чтобы позже я смог хоть что-то понять – дойти до более или менее ясного понимания того, что потом случилось на самом деле.

До сих пор вижу это в своих кошмарах.

Старуха эта поднимает веки, вздергивает голову и поворачивается ко мне, вытягивая перед собой костлявую руку. В ввалившихся глазницах в свете огня белеют покрытые бельмом глаза и смотрят прямо на меня. Высохшие губы едва заметно шевелятся – она что-то шепчет.

Взвизгнув от ужаса, я отвернулся, стиснул зубы, сжал покрепче Аню в своих руках и поплелся к лестнице. Сказал себе, что это галлюцинация или видение – результат психологического перенапряжения, усталости, голода. Такое ведь только в кино бывает, в жизни – никогда.

Когда я тащился по коридору, глядя на Анино безжизненное лицо, та старуха всё еще стояла перед моими глазами и я понял, уже тогда понял, что от её жуткого образа мне ни за что не отделаться. Никогда в жизни.

Дом ожил – затрещал и заскрипел. Это всё от пожара, но мне вполне серьезно представляется, что он так выражает негодование по поводу всего того, что здесь произошло. Или смеется надо мной в предсмертной агонии – тоже знает, что ничего хорошего меня впереди не ждет, хоть мы и покончили с его обитателями.

Лишь бы эта старуха не встала с кровати и не поволоклась за нами.

– Аня, родная, не умирай, пожалуйста, не оставляй меня одного, прошу тебя… – бормочу я, передвигаясь словно зомби. – Мы выберемся, Анечка, осталось всего ничего…

Она не реагирует. Дыхание ровное, слабое, шея, руки и ноги ослабли. Я чувствую кожей, каждой клеткой тела, как жизнь покидает её. Это подстегивает меня двигаться еще быстрее. Не допущу её смерти. Мы выберемся отсюда и все будет хорошо. Нужно только выйти наружу, добраться до ближайшей дороги и найти больницу…

Дойдя до лестницы, я окончательно перестал контролировать кончики пальцев на больной ноге, помогавшие мне опираться о пол при ходьбе, и мы с Аней упали.

Хотел встать, но не смог. В ноге то стреляло и жгло, то кололо и крутило с такой силой, что я понял – идти дальше не смогу.

Но это не проблема. Буду ползти, но Аню здесь не оставлю. Мы выйдем отсюда.

К тому времени, как мы стащились с ней по лестнице, сидя на ступеньках – одна за одной, пожар на втором этаже уже вовсю разбушевался и из коридора повалил плотный едкий дым. Огонь нещадно пожирал все, что попадалось ему на пути и шансов уцелеть у этого дома уже точно не осталось.

Волочась по полу с Аней на руках мимо подвала к крыльцу, я заглядываю под лестницу, чтобы еще раз убедиться в том, что Аасма мертва и лежит также, как лежала. Скоро и она сгорит к чертовой матери, оставив после себя на полу лишь угольки и свои кривые зубы с ногтями.

Странно. Дверь в подвале распахнута (так хорошо знакомый нам пол светится двумя полосками лунного света из окон), Анин матрас лежит, цепь, но Аасма…

Её там нет!

Я помню, где мы ее оставили и в какой позе она лежала – ноги отсюда определенно должны проглядываться.

Но их нет.

Она встала и ушла? Аасма выжила? Нет! Она не могла…

Испуганно озираюсь по сторонам, вглядываясь в темные углы, двери, все соседние помещения, но вокруг пусто. И звуков никаких, кроме треска огня на втором этаже.

Или она все также и лежит там – молчаливая, мертвая, не представляющая опасности, а я что-то напутал с расчетами и её просто не видно отсюда?

Аня задушила Аасму. Эта тварь мертва. А у тебя паранойя. Возьми себя в руки! И двигайся дальше!

Всё правильно! Черт с ней!

Обливаясь потом в три ручья и изнемогая от боли, я всё-таки доползаю до порога, ведущего к крыльцу.

Знаю, что Аня слышит меня, поэтому постоянно говорю с ней, не давая улететь слишком далеко. Я верю, что мой голос помогает ей держаться, оставаться рядом – в реальном мире, нашем. Верю, что когда мы выберемся на свежий воздух, ей станет лучше и она придет в себя. Иначе не должно быть.

На выходе к крыльцу нас встречает тяжелая дубовая дверь. Открываю её, приложив к этому немало усилий, и тут же впускаю в дом летний прохладный ветер, какой бывает обычно перед дождем. Перебравшись через порог, тащу Аню по поверхности длинного деревянного крыльца с навесом, не