Временное правительство решило не испытывать судьбу. Львов 6 марта связался с Алексеевым и поставил его в известность, что усилия «склонить мнение» в пользу Николая Николаевича не увенчались успехом. Премьер просил Алексеева отговорить великого князя от вступления в Верховное командование и взять его временно на себя. Начальник штаба пытался доказать недопустимость внесения сумятицы в высшее управление армии, подчеркивал профессионализм Николая Николаевича и его высокий авторитет в войсках. Куда там. Львов фактически расписался в своем бессилии: «Теперь же, когда совершался величайший переворот, размеров которого никто не ожидал, тыл решает все: события рождаются психологией масс, а не желанием правительства». К Львову присоединился Гучков, он заявил, что кандидатура великого князя желательна, «но события идут с такой быстротой, что теперь это назначение укрепило бы опасное подозрение в контрреволюционных попытках, а это подозрение является ныне самым опасным элементом, заставляющим народные массы сохранять боевую позицию»[531].

Ничего не подозревавший Николай Николаевич торжественно выехал из Тифлиса в Ставку. Сопровождавший его великий князь Андрей Владимирович описывал в дневнике: «Много раньше 10 ч. собрались на вокзале все власти и много народу… Ровно в 10 ч. дядя вошел в вагон и со ступенек еще раз благодарил всех за горячие проводы и высказанное ему доверие в победоносное окончание войны. Почти на всех остановках его встречали народ, рабочие и все говорили ему патриотические речи. Его простые, но сильные ответы вызывали громкое несмолкаемое «ура!»[532]. По мере продвижения поезда, встречи на вокзалах становились все менее восторженными. Николай Николаевич почувствовал неладное, тем более что никакого официального акта о его вступлении в должность так и не было опубликовано.

Уже в Харькове генерал-адъютант Хан Гуссейн-Нахичеванский и князь Феликс Юсупов «убеждали великого князя не ехать в Ставку, находящуюся всецело под давлением Временного правительства, которое определенно стоит за устранение Николая Николаевича как Романова от командования и против предоставления ему власти. Великий князь глубоко задумался, долго сидел один, затем советовался с братом Петром Николаевичем, генералом Янушкевичем и другими лицами своей свиты и решил в конце концов не менять маршрута и следовать в Могилев».

Меж тем 9 марта Ставку приводили к присяге. Текст ее, утвержденный правительством, говорил как минимум о том, что за ней последуют другие: «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредничестве Учредительного собрания». Генерал Дубенский заметил среди присягавших «великих князей Бориса Владимировича, Александра Михайловича, генералов Алексеева, Кондзеровского, Борисова и многих других. Седой священник громко читал новосозданную присягу Временному правительству взамен нашей старой, составленной великим Петром, и вся площадь с солдатами, офицерами и даже великими князьями, поднявши правые руки, повторяли новые во многом неясные слова присяги и затем целовали св. крест и Евангелие. Была оттепель. Шел мокрый снег. Настроение у всех было равнодушное, безразличное»[533]. Александр Михайлович (Сандро) испытал самые негативные эмоции: «Мы стоим за генералом Алексеевым. Я не знаю, как чувствуют себя остальные, но сам не могу понять, как можно давать клятву верности группе интриганов, которые только что изменили присяге. Священник произносит слова, которые я не хочу слушать»[534].

Николай Николаевич 10 марта прибыл в Ставку. Он приветствовал встречавших его генералов, принял парад в его честь. Но из столицы уже спешил офицер с посланием от премьера: «Создавшееся положение делает неизбежным оставление Вами этого поста. Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых какой-либо государственной должности». Министр-председатель объявил об отстранении великого князя от должности Верховного главнокомандующего 11 марта, найдя для этого поразительное обоснование: тот прибыл в Ставку «вследствие недоразумения». Николай Николаевич подчинился безропотно: «Рад вновь доказать мою любовь к Родине, в чем Россия до сих пор не сомневалась»[535]. Врангель не мог ему этого простить: «Я считал это решение Великого князя роковым. Великий князь был чрезвычайно популярен в армии — как среди офицеров, так и среди солдат. С его авторитетом не могли не считаться и все старшие начальники: главнокомандующие фронтов и командующие армиями. Он один еще мог оградить армию от грозящей ей гибели, на открытую борьбу с ним Временное правительство не решилось бы»[536].

Страна в разгар войны осталась вообще без Верховного главнокомандующего. На основании Полевого устава временно исполняющим его обязанности стал Алексеев, начальником штаба — генерал Владислав Наполеонович Клембовский. «Ставка императорских времен занимала положение главенствующее, по крайней мере в отношении военном, — подчеркивал Деникин. — Ни одно лицо и учреждение в государстве ни имело права давать указаний или требовать отчета от Верховного главнокомандующего… С началом революции обстановка резко изменилась. Ставка, вопреки историческим примерам и велению военной науки, стала органом фактически подчиненным военному министру. Эти взаимоотношения не основывались на каком-либо правительственном акте, а вытекали из смешения в коллективном лице Временного правительства — верховной и исполнительной власти и из сочетания характеров более сильного Гучкова и уступчивого Алексеева»[537]. Вспоминал работавший в Ставке контр-адмирал Александр Дмитриевич Бубнов: «При таких условиях оперативная работа Верховного командования прекратилась. Так же как и большая часть командного состава, Ставка капитулировала перед революцией, и воля ее также была парализована»[538].