«Уверенно скажу, что армии, равной нашей, не было в мире»[490]. Это слова генерал-лейтенанта Януария Казимировича Циховича, командовавшего 12-й армией, из записки, датированной 12 марта 1917 года. И ведь он был прав.

Россия к моменту Февральской революции располагала самой мощной и многочисленной военной машиной из всех, когда-либо созданных до того времени в истории человечества. На фронте, протянувшемся от Балтийского до Черного моря и от Черного до Каспийского, стояли 68 армейских и 9 кавалерийских корпусов. Андрей Медардович Зайончковский с полным основанием подтверждал, что «русская армия достигла к этому времени по своей численности и по техническому снабжению ее всем необходимым наибольшего за всю войну развития»[491]. Что должно было отразиться на ситуации на фронте.

Да, немцы оккупировали Польшу, Литву, небольшую часть Западной Белоруссии. Но, скажем, в 1941 году германские войска продвинулись на Запад гораздо дальше едва ли не на второй день войны. В начале 1917 года ничего катастрофичного не было. Кроме того, наши войска уже занимали значительную территорию Австро-Венгрии в Галиции. В Турции была захвачена громадная территория от побережья Черного моря до границ Персии в 100 000 квадратных верст, при ширине около 400 верст и глубине около 250 верст»[492].

У российской армии было множество слабостей, но у армии любой другой страны мира в тот момент слабостей было гораздо больше. Российская армия — вместе с союзными — в начале 1917 года стояла на безусловную победу. Немецкий главком генерал Людендорф с полным основанием подтверждал, что «только русская революция спасла нас от гибели»[493]. Генерал Макс Гофман, непосредственно планировавший операции на Восточном фронте, написал в дневнике 20 февраля (5 марта): «Если бы они три недели назад начали наступление… мы бы полетели к черту»[494].

В течение месяцев от самой мощной на планете армии не останется ничего. Причем произойдет это почти без крупных боев. Российскую военную машину очень эффективно уничтожит новая российская власть, в чем ей помогут и большевики. «Мы уверенно рассчитывали на то, что революция понизит боеспособность русской армии, — замечал Людендорф, — наши предположения оправдались»[495]. С лихвой и очень быстро.

И именно армия (а затем и то, что от нее осталось) сыграет решающую роль во всех ключевых событиях 1917 года.

Никакие исследования не подтверждают наличия сильных оппозиционных настроений в военной массе до февраля 1917 года, если не считать ряд запасных полков и высшее армейское руководство. На фронте никто не чувствовал приближения бурных событий. Командир 15-й Сибирской стрелковой дивизии генерал Владимир Федорович Джунковский писал: «Никаких слухов, никаких признаков не было. На фронте было спокойно, моя дивизия стояла стойко на позиции, свято и непоколебимо продолжая выполнять свой долг перед царем и Родиной, перенося и невзгоды и всякие лишения с полным самоотвержением»[496].

И многие военачальники хорошо понимали, чем грозит крушение власти в период войны. Воспоминания высших офицеров одинаково описывают реакцию на новость об отречении императора Николая II и Михаила Александровича во фронтовых частях — шок, недоумение, подавленность, надлом. «Войска был ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание… И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы»[497], — свидетельствовал Деникин.

Джунковский подтверждал, что новость «повергла всех в недоумение… Эта депеша, как громом, поразила нас всех, никто не решался произнести ни слова, сначала думали, не провокация ли это, чтобы внести смуту в войска»[498]. Вспоминал Врангель: «Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, как и солдаты, были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало; люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции (технических команд, писарей, некоторых санитарных учреждений) ликовали»[499].

Почему же войска не выступили в поддержку Николая или Михаила?

Главных причин отсутствия сопротивления февральскому перевороту со стороны армии было три. Первое: справедливое опасение открыть фронт немцам (они уже сами активно информировали ошеломленные русские войска об отречениях). Второе: прямая поддержка переворота высшим военным руководством и прямой запрет на подавление бунта силой, проявившийся в остановке продвижения войск генерала Иванова. Когда ряд военачальников стал возражать по поводу разумности принесения присяги Временному правительству, Алексеев их осадил: «Законное Временное правительство при наличии манифеста великого князя Михаила Александровича должно быть признано и войсками действующей армии. Только тогда мы избежим гражданской войны, останемся сильными на фронте и мы будем способны продолжать войну с неприятелем. Можно рассчитывать, что в действующей армии вступление нового правительства будет принято спокойно»[500]. Такую же позицию занял и недолгий Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Военная верхушка не только осуществила переворот, но и обеспечила его прикрытие.

Третье: военные подчинились монаршей воле. Генерал Лукомский убеждал генерала от инфантерии Юрия Никифоровича Данилова: «Соглашаясь на манифест великого князя Михаила Александровича и ему покоряясь, мы слушаем голос, исходящий с высоты престола»[501]. Генерал Гурко призывал принять «безропотно священную для нас волю монарха и Помазанника Божия»[502]. Отречения объяснялись повсеместно как исполнение царской воли, сопровождались молебнами за здравие императорской фамилии и нередко сопровождались исполнением «Боже, царя храни!».