Шрифт:
Закладка:
Прежде всего Ксантий направился в цирюльню; сделал он это не потому, чтобы нуждался в услугах цирюльника – он, подобно большинству афинян того времени, сравнительно редко прибегал к его помощи, так как мало обращал внимания на прическу, совершенно просто обрезывая свои волосы на голове и бороде; только франты, вроде Алкивиада, щеголяли целой шапкой кудрей. Ксантий пошел в цирюльню, потому что тут он рассчитывал скорее всего узнать последние новости с театра войны; время было тревожное, сторонники Клеона взяли верх над партией мира, и была снаряжена экспедиция в Пелопоннес. Со дня на день можно было ждать известия о происшедшей там битве, которая могла оказать решительное влияние на дальнейший ход войны, что для Ксантия, как торгового человека, было далеко не безразлично: война, по-видимому, переходила на море, а это грозило сокращением морской торговли, а значит – и сокращением сбыта его товаров.
Когда Ксантий вошел в цирюльню, она была полна народом; часть пришедших брилась и стриглась, но большинство, так же, как и Ксантий, пришли для того, чтобы обменяться новостями и вновь полученные разнести потом по городу. Увидев знакомых, обычных посетителей этой цирюльни, Ксантий направился к ним, но никто не знал ничего определенного по вопросу, его интересовавшему, и он, перекинувшись с ними несколькими словами, направился на рынок. Как многие из афинян, он сам закупал провизию на рынке, не поручая этого повару-рабу, которого он отдавал на выучку к известному афинскому повару.
Сцена из жизни гинекея. Рисунок на вазе. 460—450 гг. до н.э.
На рынке стояли шум и гам; со всех сторон продавцы зазывали покупателей к своим лоткам, палаткам и подвижным лавочкам. Накупив овощей, фруктов и рыбы, Ксантий нанял посыльного, чтобы отнести все это домой, – раб, сопровождавший его, был ему еще нужен, – а сам направился в тот торговый квартал Афин, где была его лавка посуды, чтобы посмотреть, как там идут дела. Его там ждал уже крупный покупатель, которому Ксантий продал большую партию посуды. В веселом расположении духа он пошел после этого домой, когда солнечные часы, стоявшие на рыночной площади, показывали время, близкое к полудню.
Вскоре после ухода Ксантия из дому поднялась вся его семья. Два старшие сына в сопровождении раба-педагога ушли в школу, а три младших, которым не было еще и семи лет, с матерью и тремя сестрами остались дома. Заглянем теперь на женскую половину дома – в гинекей, и посмотрим, как там шла жизнь.
Афинские замужние женщины и девушки редко выходили из дому. Лишь в большие праздники покидали они гинекей для того, чтобы принять участие в какой-либо процессии, – девушкам поручали, например, нести во время празднеств священные корзины, – или чтобы посмотреть представление трагедии. Тихо и незаметно шла их домашняя жизнь в доме отца, пока, достигши 15—16 лет, они не выходили замуж, обыкновенно по указанию родителей; но и став хозяйкой дома, афинянка большую часть жизни проводила в гинекее, не принимая никакого участия ни в обсуждении, ни в решении городских или государственных дел. Такой же порядок жизни соблюдался и в доме Ксантия.
Жена его Андромаха и две старшие дочери, 13 и 15 лет, вставши, прежде всего занялись своим туалетом. По зову госпожи явились служанки-рабыни, чтобы помочь им при этом.
Сама хозяйка решила прежде всего принять ванну из подогретой воды, а потом велела служанке натереть себе тело маслом. Искусная рабыня – Андромаха держала своих служанок в большой строгости – быстро и ловко исполнила приказания госпожи, а затем помогла ей одеться. Сначала Андромаха надела спускавшийся до пят хитон из тонкой белой материи с цветной каймой внизу, а поверх него – короткую без рукавов тунику голубого цвета, украшенную вышивками. Костюм этот отличался большой простотой, и надеванье его не требовало много времени. Пока мать мылась и одевалась, одна из дочерей занялась своей прической. Сев на стул с изогнутыми ножками и изогнутой спинкой, она стала обвязывать ленту вокруг головы: взяв в рот один конец ленты и крепко держа его зубами, она другой конец, более длинный, стала обеими руками обвивать вокруг головы, а потом заколола в волосы шпильки с головой оленя на конце; служанка в это время держала перед ней зеркало с хорошо отполированной металлической поверхностью. Другая дочь в это время натирала свое лицо мазями, которые она брала из ящика, принесенного служанкой, изредка посматривая на ручного ворона с длинным, загнутым клювом, который с растопыренными крыльями сидел возле на корзине с шерстью. Потом она покрыла лицо белилами и румянами, а брови подкрасила черной краской; в уши она вдела серьги в виде маленьких лебедей из белой эмали, а на руки надела браслеты из тонкой проволоки кованого золота. Такие же браслеты – подарок отца – надела и первая дочь.
Складывание одежд. Рисунок на вазе
Между тем хозяйка дома занялась складыванием одежд. Беря одежды со стула, она складывала их одну за другой на табурет, который был подвешен на веревках к потолку, и обрызгивала каждую благовонной жидкостью из маленького кувшинчика; потом с помощью служанки она сложила длинные куски материи, заменявшие женщинам выходную одежду (пеплос) и соответствующие мужским плащам, и так же обрызгав их духами, сложила вместе с другими одеждами в сундук.
В это время старшие дочери, окончившие уже свой туалет, стали качаться на качелях, которые состояли из скамеечки на четырех ножках, подвязанной в потолку красными шнурками. Затем, выйдя в сад, они начали качаться на длинной доске, середина которой лежала на подставке, вкопанной в землю. Но не успели они как следует раскачаться, как мать, кончившая в это время складыванье одежд, позвала их в комнаты и усадила вместе с рабынями-служанками за работу.
Качанье на доске. Рисунок на вазе
Одни должны были заняться вышиваньем на пяльцах, другие – тканьем, третьи – пряденьем. Но эта однообразная работа была вскоре прервана, хотя и на короткое время, приходом гостьи-соседки, перед которой хозяйки-дочери
