Шрифт:
Закладка:
И Он начал говорить так, что слышно было далеко, в самых последних рядах:
«Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мной.
Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее.
Ибо какая польза человеку, если приобретет весь мир, а душе своей повредит.
Или какой выкуп даст человек за душу свою. Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда при-идет во Славе Отца Своего со святыми Ангелами».
И Он говорил о человеке, начавшем сооружать башню и не вычислившем предварительно издержек. Он не окончил стройку, и над ним будут смеяться, говоря: «Этот человек начал строить и не мог окончить».
«Так, – говорил Он, – всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником».
И Иуде казалось, что человек, о котором говорит Учитель, – он и что он не кончит своей башни.
С этого дня все чаще стал говорить Учитель о готовившемся для Него позоре и о грозящей Ему смерти.
И от этих слов у учеников мутилось в глазах и сердце сжималось в мучительном ужасе.
Иуде снился сон.
Он, Иуда, лежит с другими учениками на громадной, головокружительной высоте.
Все они облачены и соединены одной общей белой и легкой светящейся тканью. Плотью. И это Плоть, о которой говорил Учитель в Капернауме.
У них нет крыльев, но реющие и пронизывающие воздух лучи делают их полет свободным и легким.
Но вдруг Иуда на миг посмотрел вниз, в пространство, над которым пролетали.
Там, где-то в глубине, он увидел черную точку и узнал, почувствовал, что эта черная точка – маленький виноградник, родовое наследие отцов, которое он бросил, как пошел за Учителем. И на мгновенье, только на мгновенье, точно сожаление об этом винограднике, о воспоминаниях, связанных с ним, кольнуло его в сердце…
Это было мгновение, но за это мгновение случилась катастрофа. Он чувствует, как что-то оборвалось, и он уже не летит, а спускается с ужасающей быстротой в пустую темную бездну.
Лучи уже не держат его, и их нет в окружающей тьме.
А за спиной его – сломанные ветром крылья, и их поломанные перепонки, болтаясь, бьют его по голове и лицу.
Иуда проснулся.
…И опять снилось Иуде.
Он лежит на краю какой-то дороги. Там близко Учитель, радостный, нежный и светлый, такой же любимый, как тогда, в первые дни в Галилее.
Ему нужно сделать одно движение, и они будут вместе. Все станет простым, понятным, ясным, и никто и ничто никогда не разлучит их. Но вот Иуда чувствует, что совсем рядом с ним, с той стороны, где Учитель, начинает подниматься стена, Иуда силится отодвинуть ее, свалить. Стена мягкая, точно из каких-то шелковистых тканей, руки тонут в ней, но она растет и остается недвижной.
Вот это уже не стена. Иуда уже в какой-то комнате, и мягкие стены со всех сторон обступают его, а сверху совсем низко нависает полог. И какой-то удушливый аромат разлит в воздухе и нежит тело. И сладко чувствует Иуда, что это уже не стена рядом с ним, а обнаженное тело женщины.
На другой день, рано утром, Иуда оставил Учителя.
Опять, теперь уже совсем один, пошел он по песчаным дорогам. Радостное чувство свободы наполняло его душу. Прежде он радовался свободе с Учителем, теперь свободе от Учителя. Ему казалось, что он нашел то, что потерял с Учителем, самого себя, настоящего Иуду. Точно стертые этими двумя последними годами черты снова отчетливо выступили.
В самом деле, ведь те, которые с Учителем, совсем меняются, теряют себя, становятся другими.
Вот Иоанн Зеведеев… Иуда помнит, что Иоанн был прежде вспыльчивым и гневным, а теперь чем дальше, тем как-то становится тише и все более похож на Учителя, даже лицом, если только кто-нибудь может быть похожим на Учителя…
Пожалуй, так изменился бы и он, Иуда, если бы… если бы не случилось того, что случилось.
С удовольствием останавливался Иуда и беседовал со встречными или с обитателями домиков, попадавшихся на пути. Ему было приятно говорить с ними о совсем простых, обыкновенных вещах и чувствовать, что у них есть своя жизнь, вовсе не зависящая от того, чем живет и чему учит Учитель.
Многие даже вовсе не знали о Нем.
И Иуде казалось, что пред ним открывается и обвевает его теплом и уютом новый мир, где легко и не страшно.
Первую ночь Иуда ночевал где-то в пути, а поздно вечером второго дня пред ним на склоне дороги раскинулся его виноградник с домиком, стоящим внутри.
Сердце его задрожало… Но когда он подошел к наполовину разломанной ограде, страшная картина разрушения открылась пред его взором.
Не только все было запущено, заросло и одичало.
Нет, видно, кто-то хозяйничал здесь грабительски и злобно. Выращенные руками отцов и дедов лозы были поломаны, и многие вырваны с корнями.
Заросшим травой бездорожьем прошел Иуда к дому. И там было то же самое. Двери были открыты настежь. Из комнат, казалось, все было взято, и только по углам кое-где валялись какие-то обломки. Иуда вышел на крыльцо и остановился.
Никогда еще родной виноградник не казался ему таким дорогим и желанным… Сердце его ныло, и казалось, что в сгущавшихся сумерках встают, смотрят на него с укором и недовольно шепчутся тени мертвых, принесших когда-то на это место столько труда и любовной заботы.
Куда пойдет он теперь, где проведет эту ночь и другие долгие ночи?
И вдруг внезапная мысль прорезала его сознание. Он увидел огонек в окне близлежащего домика. Он вспомнил. Это дом той женщины, к которой ходило, и ходит, вероятно, и теперь, много мужчин молодых и немолодых.
Когда она однажды, проходя мимо, коснулась Иуды краем своей одежды, он отвечал ей проклятием.
Когда-то он мечтал о прекрасной Ревекке или Рахили, которую он введет под свой кров, отдав ей свою непорочность.
Теперь у него нет своего крова… Смятый, поломанный и точно оскверненный, смотрит на него виноградник торчащими палками сучьев.
И он сам, Иуда, тоже смят и поломан, как этот виноградник.
Не ему мечтать теперь о Рахили.
Пусть же она, эта продажная женщина, возьмет порыв его первой безумной страсти и его так свято и с таким трудом хранимую девственность.
И пусть проклятие
