Но хоть мои родители отошли от активной революционной работы, в нашей квартире жили нелегальные, и кое-какие сведения о революционной борьбе у меня все же были. А мои товарищи по гимназии, как выяснилось, не имели об этом представления. Даже газета «Правда» не была им известна. В газетных киосках ведь она не продавалась. Вряд ли кто-нибудь из учащихся нашей по тому времени передовой, либеральной гимназии состоял в революционной организации, занят был подпольной работой.

Не очень широки и многообразны были интересы тогдашних гимназистов. Массовое увлечение искусством характерно было для самых последних предреволюционных лет, когда я был уже студентом. В театры гимназисты, правда, ходили, но спектакли довольно хорошего нашего театра не вызывали ни восторгов, ни споров. Техника тоже мало волновала гимназистов, я не помню даже увлечения шахматами или спортом. Но был один вид спорта (если его можно только назвать спортом), который вдохновлял, вызывал энтузиазм, — это была французская борьба, процветавшая тогда в цирках. Только и разговоров было в гимназии о достоинствах того или иного борца, о том, кто победит в очередной схватке, о масках черных и красных.

Увлечение борьбой было всеобщим, от людей малограмотных до утонченных интеллигентов (как известно, даже Блок пишет о своем увлечении французской борьбой).

Это было зрелище действительно эффектное, даже красивое, когда боролись легковесы, такие как Лурих, Клементий Буль, а главное, поставленное очень умело. Основная задача была захватить публику, увлечь ее, держать в напряжении. Обычно первая схватка между сколько-нибудь известными борцами продолжалась двадцать минут и кончалась вничью. Решительная схватка продолжалась минут сорок, и тоже обычно результат не был достигнут. Потом, если один из борцов терпел поражение, он обычно это обжаловал, и победа признавалась недействительной. Путали дело и маски. Борец должен был снять маску только при поражении. Изо дня в день умело поставленный чемпионат все больше и больше захватывал публику. Чувствовалось, что здесь много ловкого мошенничества, и сколько-нибудь умные зрители это отлично знали, но все же было интересно. Это я наблюдал и у своих товарищей-гимназистов. Нет, они не верили, что все в этих чемпионатах серьезно, но были захвачены борьбой, ждали разрешения целого ряда загадок.

Через много лет, уже во время Великой Отечественной войны, я познакомился и даже почти подружился с пожилым уже тогда человеком. Это был один из популярнейших людей старой царской России, знаменитый арбитр (по существу, режиссер) цирковых чемпионатов И. Лебедев (дядя Ваня). Теперь он скромно числился помощником режиссера Свердловской эстрады.

Вот, подумал я, теперь я узнаю все тайны цирковой борьбы. Но эти тайны знаменитый дядя Ваня так мне и не открыл. Историки цирка считают, что цирковая борьба существовала и до дяди Вани, но именно он придал ей особенную красочность, придумал международные чемпионаты, парад борцов, показ приемов, — вообще он был, по-видимому, талантливым режиссером борьбы и недаром считался создателем этого циркового жанра. У него появилось много подражателей, некоторые из арбитров тоже назывались «дядями» — дядя Пуд, дядя Саша и др.

Дядя Ваня в общем не отрицал, что многое во французской борьбе было «поставлено».

— Нужно понимать, это ведь зрелище, — говорил он, — а у зрелища свои законы.

Но в другой раз он сказал:

— В моих чемпионатах участвовали люди, которые вошли в историю атлетического спорта, такие как Поддубный, Вахтуров, Шемякин, Заикин. Каждый из них ценил свое спортивное имя и не согласился бы лечь ни за какие деньги.

Одним словом, я понял, что цирковая французская борьба была делом сложным, чаще всего здесь не обходилось без мошенничества, но в отдельных случаях администрации приходилось идти на уступки тому или иному популярному атлету.

Постепенно увлечение борьбой стало угасать среди гимназистов. На смену ему шло, может быть более серьезное, увлечение авиацией. Еще до первых полетов в нашем городе я видел книги и альбомы, посвященные авиации, в руках моих товарищей-гимназистов. С полетами в нашем городе как-то не очень получалось. Целый ряд популярных авиаторов (инженер Гейне, Михайлов, Кузьмин) терпели у нас аварии. Я видел только полет Кузьмина. Аэроплан подскочил и упал на левое крыло. Авиатор сильно ударил левую руку. Затем приехал к нам Уточкин, знаменитый Уточкин. Но и его полет оказался в нашем городе неудачным, правда он поднялся выше других, но тоже упал, аэроплан был слегка поврежден, авиатор как будто бы не пострадал. Когда к нам приехал Г. Габер-Влынский, с успехом летавший в соседних городах, к нему на ипподром прибыл сам градоначальник, по-видимому не очень умный генерал.

— Как я вам дам разрешение на полет? — сказал он. — Все у нас какие-то неудачи, может быть, у нас воздух не подходит для полетов, слишком пыльно и душно.

Авиатор предложил покатать его превосходительство по воздуху. Генерал перетрусил, но его адъютант согласился и пролетел два круга. Авиатор доставил адъютанта прямо к тому месту, где сидел градоначальник, к трибунам ипподрома (особого аэродрома тогда еще не было).

Обо всем этом прославленный авиатор рассказал моей матери. Я очень удивился, увидев его у нас дома. А дело, по которому он пришел к матери, было серьезным и тяжелым. Выяснилось, что он с успехом выступает во многих городах, его антрепренеры загребают деньги (вход на полет был платный), а ему платят гроши. Оказалось что его аппарат «Фарман», на котором он летает, — собственность этих ловких предпринимателей, и они его всячески эксплуатируют. Он слышал, что моя мать имеет знакомства среди местных благотворителей, и просил ее помочь выкупить этот аппарат. Говорил, что он вернет постепенно деньги. Это и было сделано, правда не без труда, и деньги были им в конце концов возвращены. Характерная история из времен ранней русской авиации.

Габер-Влынский действительно показывал чудеса по представлениям того времени: полет с двумя-тремя пассажирами, планирующий спуск, скольжение на крыле и другие сенсационные номера.

Учитывая интерес гимназистов к авиации, Николай Павлович, директор нашей гимназии, решил познакомить нас с основами авиации, так сказать, в научном плане. Но выяснилось, что никому из наших преподавателей поручить это дело нельзя, они сами еще не знакомы с основами авиации.

Когда в наш город приехал известный в то время авиатор И. Ефимов, он согласился прочесть лекцию для гимназистов старших классов нашей гимназии. Мы торжественно идем на ипподром, окружаем там аппарат (маленький «Блерио»), знакомимся с ним. Каким хрупким казался тогда аэроплан, его реи, его полотно! Кажется, дунешь на него — и он упадет. Авиатор рассказывает, показывая все детали, не все мы понимаем, но гордимся этим прямым соприкосновением с