вдову Настасицу», якобы занимавшихся своим страшным колдовством даже в тюрьме. В челобитной разъяснялись и мотивы колдунов: те «портили Ивашкину жену за то что он Ивашка ходил с мирскою челобитною к Москве а Сенку Бухалова за то портили что он будучи у тюрьмы в сторожах тех волшебников крепил в тюрме и на ево де Сенкин дом Бухалова на весь напушоно волшебство ево дом погибить»[359]. На этом дело заканчивается, так что судьба второй группы обвиняемых нам неизвестна. Но учитывая готовность царя к быстрой расправе, продемонстрированную во время предыдущих расследований, участь находившихся под следствием, видимо, была печальной.

Кликуши

В глазах представителей власти и горожан типичная кликуша была замужней или вдовой женщиной, имевшей детей. Лухцы постоянно указывали в своих челобитных, используя характерные для России уменьшительно-уничижительные слова, что их «женишки и детишки» страдают от колдовства. «А у коих посадских людей порченые жены их приходят де к ним старостам в земскую избу извещают де словесно что де жен их портили на ково они в порче кличют» [Котков 1984, № 157–159, 181]. Когда в 1658 году порча стала свирепствовать с новой силой, воевода Олексеев докладывал в Москву: «Да в прошлом же де гсдрь во 7165-м и в нынешнем во 7166-м году чинитса у них на посаде над многими посадскими женами всякая розная кликотная и ломотная порча». По умолчанию подразумевалось, что кликуши – женщины, но были упомянуты и несколько мужчин.

Непоследовательность в отношении языка и демографического состава проявилась в перечне кликуш, который воевода Олексеев приложил к своему отчету, посланному царю в июне 1658 года. Олексеев был глубоко обеспокоен всплеском колдовства, прокатившимся по вверенному ему краю, и, помимо перечисления восьми расследовавшихся в то время случаев применения магии, основанной на кореньях и травах, просил назначить следствие по делу «порченых луховских посадских людей жон их и вдов».

«Роспись луховских посадских людей порченым женам их которые испорчены в прошлом во 7164-м и во 7165-м и в нынешнем во 7166-м году» выглядела следующим образом:

Да в порошлом же во 7164-м [1655–1656] году испорчена у луховского посадского человека у Федора Степанова сына Попова сноха ево вдова Татяница да убогая девица Оксинница.

В порошлом во 7165-м [1656–1657] году испорчены у луховских посадских людей у Ивана Иевлева жена ево Мариница.

Да у Якова Трофимова испорчена жена ево Анница.

Да в нынешнем во 7166-м [1657–1658] году испорчены у луховских посадских людей жены их у Федора Мартынова испорчена жена ево Матреница да у нево ж Федора испорчена сноха ево Офросинница.

Да у Луки Фролова испорчена жена ево Улитица.

Да у Микифора Иванова испорчена жена ево Офимица.

Да у Ивана Иванова испорчена жена ево Агрофеница [Котков 1984, № 157–159: 183].

Список включал лишь немногих жителей Духа, пострадавших в течение семи лет, когда несчастье периодически обрушивалось на город – но тем не менее он говорит многое о том, как воспринималось и переживалось это явление. Среди подвергшихся порче «жен» мы видим одну вдову, одну девочку, одну семейную пару, пять замужних женщин, одну «сноху» – возможно, вдову, так как о ее муже ничего не сказано. Итак, из десяти человек – две вдовы, шесть замужних женщин, одна девочка, один взрослый мужчина. В том же документе воевода Олексеев выражает беспокойство по поводу того, что «посадские люди мужеск пол и женеск и младенцы будут порчены» [Котков 1984, № 157]. Возьмем все документы, происходящие из Духа, за 1653–1660 годы: мы находим в общей сложности сорок пострадавших, в том числе троих мужчин (7,5 %).

Не менее красочные, хотя и не столь масштабные эпизоды, связанные с кликушеством, рассматривались судами в других частях России на протяжении всего столетия. Самое раннее упоминание «икоты» в юридических документах датируется 1606 годом – пермскому воеводе подали две не связанные друг с другом челобитные, где содержались обвинения в насылании «икоты». Одну из них подал дьякон, чья жена пострадала таким образом от местного крестьянина, другую – «торговый человек», торговавший, возможно, солью, который обвинил одного горожанина в насылании недуга на другого: в итоге кликушествовать будто бы стали одна женщина и один мужчина. Подозреваемые в обоих случаях отвергли оскорбительные обвинения, и мы знаем об этих делах именно благодаря их челобитным, направленным в Москву царю Василию Шуйскому[360]. Двадцатью двумя годами позднее, в 1628 году, под Новгородом двое «задворных конюших» пожаловались царю и воеводе на то, что на их жен наслали порчу, и колоритно описали симптомы. Петр Хметевский показал, что, пока он был далеко от дома, на царской службе, к нему домой приходила соседская женщина и угрожала его жене, говоря, что дни ее сочтены:

Да изговоря то слово с двора она Овдотьица изошла. И мая в 11-й день жену де его Марью испортили, воии кукушкою и зайцем кликает, и он де Петр от тое порчи приводил пособлять жене своей чухломца посадскаго человека Первушку Ульянова, и тот Первушка жене его от порчи пособлял.

Второй конюший, Иван Чуркин, прибавил:

Мне, холопу твоему, отпущал де он жену свою навещать Петрову жену Хметевскаго, как была она испорчена, сперва кричала во 136 [1628] году мая в 11-й день, и многия женщины ее Пертову жену держали, и после де того в третий день после Петровой жены и его Иванову жену ухватило порчею, кричала сутки, день да ночь, а другия сутки была без веданья[361].

В 1671 году в Туле странствующего лекаря обвинили в насылании порчи на жену местного помещика при помощи кореньев и трав. Под пыткой он признался, что научил пятерых человек колдовству различных видов, включая насылание «икоты» и «крикоты», приворот, заговор на успех кабацкого дела. Не вдаваясь в подробности вроде числа и пола пострадавших, он

принес тебе в. г. [великий государь] вину свою в том, что он многих твоих в. г. людей порчивал травами и кореньем и всяким волшебством, и от тех его воровских порчей многим людям были скорби, икоты, и крикоты, и всякия скорби»[362].

В конце столетия (1692) Ивашко, крестьянин из приволжской Тотьмы, под пыткой признал себя виновным в насылании порчи на некую крестьянку: произнося заговоры над солью и водой, он «напустил на нея ломоту и кричит она в порче по-зверски»[363].

Во всех этих делах о кликушестве гендерную принадлежность пострадавших установить нелегко: не все дела (в отличие от лухского) содержат полные сведения о