Шрифт:
Закладка:
Темно. Душно. Войлочные стены плохо пропускают звуки. В шатре пахнет костром, овчиной, немного – сеном. Все чаще тут разводится очаг – чтобы согреть это простое жилье. А еще Баяр привез от угуров настоящий сундук – деревянный, красивый, покрытый черным лаком и расписанный диковинными цветами и птицами. Там теперь лежали Женькины вещи: белье, богатый ее халат, войлочные сапоги, меховая шапка, прочая одежда. Еще вчера беглецы и нищие, с каждым днем они обрастали вещами, словно лисы – зимней шерстью. У Женьки были даже браслеты теперь кованные, широкие – золотые. Зачем? Она не знала. Некуда их надевать. Куда ценнее для нее был лук, прочный, гибкий, небольшой – в самый раз для ее роста и силы. Вот лук она свой просто обожала, а золото… Нет, пусть будет, конечно. Это ведь деньги в первую очередь. В черные дни можно продать.
Зашелестел полог шатра, и Женька замерла, прикусив губу. Неужели пришел? Оставил праздник? Не злится на нее? Зажмурилась, прислушиваясь к движению воздуха и почти неслышным шагам, угадывая его действия. Вот Баяр стягивает стеганый халат, кидает ее в сторону. Скидывает сапоги – они тяжело падают на ковер. Снимает теплые штаны. Вот развязывает шнурок на исподнем. И совершенно голый опускается на подушки рядом с ней.
Женька боится даже шевелиться. Горячее тело так близко! Его кожа будто пылает, обжигая. Короткий поцелуй в шею бьет, как удар кнута. Тихий смешок в затылок – он явно ощущает под пальцами мурашки, слышит изменившееся дыхание. Читает ее, как открытую книгу. Баяр оглаживает ягодицы, притягивает к себе – и не тратя время на прелюдии, осторожно проникает в нее. Растягивает, наполняет – мучительно медленно и так нежно. Словно волна накатывает и ускользает.
Она не двигается, не помогает ему вовсе, только прогибается послушно под его руками, принимая все глубже и полнее, расслабляясь, наслаждаясь этой неспешной лаской. И вдруг – удар, быстрый, яростный. Еще и еще. И острые зубы, вцепившиеся в мочку уха. Женька больше не может сдерживать стоны. Кричат и рычат – вдвоем, вместе, захлебываясь друг другом.
Она потом обвивает его лозою, прижимается всем телом и шепчет:
— Люблю тебя.
Шепчет по-русски, так, чтобы он не понял.
А Баяр вдруг снова тихо смеется.
— Сайхан, я твой лук, ты – моя тетива. Я ветер, ты степь. Я конь – ты моя упряжь, Дженна. Обуздала меня, стреножила – и как только сумела, скажи?
А вот так и сумела. Она прижимается к нему еще плотнее, цепляясь ногтями за влажную смуглую кожу. Слизывает горький пот с плеча, вдыхает его запах. Сердце просто разрывается от любви. Нет, она ни о чем не жалеет, ни минуты, ни секунды. Для него – что угодно. Хоть звезду с неба, хоть ребенка и даже не одного. Жизни не пожалеет — только бы любил ее.
Спал Баяр плохо. Бессонница и головные боли уже вторую неделю были его верными спутниками, а в последние дни к ним добавилась еще и слабость в руках. Он взглянул на мирно сопящую Женьку и с трудом поднялся, надеясь, что холодный ночной воздух прояснит туман в голове. Все крепко спали, только дозорные тихо шатались вокруг стана, да Сулим отчего-то сидел у одинокого ночного костра.
— Не спится, – коротко ответил брат в ответ на вопросительный взгляд.
— И мне.
Баяр сел рядом.
— Я заварю тебе чаю, – встрепенулся Сулим. – Погоди, я быстро.
Да, чай у Сулима был отменный, молодой хан не стал даже возражать.
— Я вот все думаю, зачем отец так поступил, — вздыхает младший брат. — Теперь что будет дальше?
— Видимо, у меня будет свой народ, – невозмутимо ответил Баяр. Несмотря на слабость и головокружение, он был доволен собой.
— Маленький.
— Моя сотня стоит тысячи иштырцев. И нас все больше. Подожди, брат, через десять лет я завоюю всю степь. Уже сейчас мой стан богаче, чем угурская деревня, а воинов боятся все племена. Есть у меня пара мыслей, как сделать войско сильнее…
Хвастался, конечно, но Сулиму – можно.
— Завидую тебе, брат, – неожиданно сказал Сулим. – Тебя удача любит. Богатство и слава сама в руки плывет.
— Не завидуй, это глупо. Ты же со мной, а значит: все мое – твое.
Сулим кивнул с кривой усмешкой.
— Спать иди, великий хан. Жена, наверное, замерзла одна. Греет хоть тебя?
— Греет? Нет. Обжигает, – улыбнулся уголками губ Баяр. – Ты прав. Пойду к Дженне.
А наутро Баяр едва смог подняться на ноги. Его вдруг затошнило, виски прострелило болью. Он вышел из шатра, яркое солнце ударило его глаза. Попытался закрыться рукой и упал.
Наран, увидевший это, бросился к нему, следом за ним – и остальные. Рыжеволосый заглянул в мертвецки-бледное лицо хана и прошипел:
— Его убили?
— Его отравили, – сквозь зубы процедила полураздетая Женька, выскочившая на шум. Приподняла веко, оценив крошечный зрачок и голубоватый белок. Кожа у Баяра была холодная и липкая, дыхание очень слабое. Симптомы интоксикации были налицо. — Видимо, вчера на свадебном пиру.
— Никто не посмел бы…
— Илгыз, – быстро сказал Сулим. – Она приносила что-то Баяру, я видел. Ему потом стало плохо и он ушел.
— Я тоже видел, – подтвердил Охтыр.
— И я, – сказал кто-то еще.
Женька прищурилась и скомандовала:
— Наран, готовь баню. И принеси побольше воды.
Уж в чем-чем, а в оказании первой помощи при отравлении Женька была профи. Сколько раз она вытаскивала Костика – и сама не помнила. Яд здесь явно был растительный, а значит – не слишком сильный, во всяком случае, она на это искренне надеялась. Несколько дней назад Баяр обронил, что у него болит голова. Вчера утром споткнулся и едва не упал, еще смеялся над своей неловкостью – это она помнила точно. Илгыз? Все может быть. До ее появления у Баяра было все в порядке. И она могла – из ревности ли, из мести, еще зачем-то.
— Отведите Илгыз в ее шатер и приставьте воина, – уверенно скомандовала Женька, даже не задумываясь над тем, имеет ли право приказывать. – Разберемся. Все равно она беременна, обижать ее нельзя. Бат, распорядись.
Бат кивнул и исчез.
— Есугай, Айрат — помогите отнести Баяра в баню.
— Зачем в баню, Дженна, – вмешался Сулим. – Его, наверное, вообще трогать нельзя! Что, если он умрет теперь?
— Значит, умрет чистым, – огрызнулась Женька с удовольствием на этого неприятного ей человека. – Ну, взяли.
— Не трогайте!
Айрат и Есугай переглянулись и подхватили хана на руки. Сулим громко скрипнул зубами.
Отравить Баяра мог только кто-то свой, кто близок к нему, это Женька понимала превосходно. Кому она могла тут доверять? Только Нарану, кажется. И еще – мору, который уж точно не имел к произошедшему никакого отношения. А что до остальных – могли и по глупости, не со злости.
