– Баяр-ах, там… — Наран, казалось, едва сдерживает смех. Истерический, судя по всему.

– Что?

– Ты должен это увидеть сам. Я правда не знаю, что делать.

Вернувшийся из обхода сотник выглядел озадаченным, но, как всегда – веселился. И вот что странно – из двух десятков воинов в стан вернулась лишь половина.

– Наран, а можно без загадок? – Баяр потер виски раздраженно. Вот уже несколько дней его не отпускала мучительно-навязчивая головная боль. Для него, никогда не болевшего и ни разу не раненного в бою, состояние было странным.

– Боюсь, что нельзя, – сверкнул зубами сотник. – Дженна-аах, ты бы тоже с нами, а?

Женька вздохнула. Она чувствовала себя немногим лучше мужа. Голова кружилась, ее подташнивало. Нет, она в принципе догадывалась, что выносить ребенка не так просто, как кажется со стороны, но отчего-то была уверена, что ее токсикоз уж точно минует. Счастье еще, что недомогание к полудню почти проходило.

Никому она ничего не сказала, боялась. Стыдно было отчего-то, словно она совершила какой-то дурной поступок, словно… да, теперь все будут точно знать, чем она с Баяром по ночам занималась. Как будто никто не знал!

Даже заставали их несколько раз на самом интересном месте. Баяр после третьего такого случая демонстративно вешал у входа в шатер кнут, заявляя – следующий, кто войдет, когда этот кнут висит – им же по спине и получит. Помогло, больше не вламывались.

Она все еще была не готова, не верила даже самой себе. Так быстро, просто мгновенно! Надо было еще подождать, ну хоть зиму пережить. Зачем она в это ввязалась? Совершенно не понимала.

Наран настаивал. Наран смеялся. Наран привел им лошадей, пытался даже подсадить Дженну в седло, но был остановлен ее презрительным взглядом. Хотя в женском своем наряде ехать было крайне неудобно, привыкла она по-мужски сидеть. По-женски – не умела практически, но пришлось.

Ехали довольно далеко, Женька вся извертелась от нетерпения. Наконец, увидели оставшийся десяток воинов, которые прямо в чистом поле… сидели на земле в окружении детей. Женька даже глаза протерла – не мерещится ли ей. Дети? Тут? Да откуда? Немыслимо, невероятно!

Баяр фыркнул недоверчиво, коротко спросив Нарана:

— Угуры?

— Да.

— Что, у них нынче неурожай?

— Не знаю. Видимо, мы слишком близко к ним поселились, вот они и проделали эту шутку снова.

— Какую шутку? – тут же спросила Женька. – Откуда тут дети?

— Видишь ли, Сайхан, всем известно, как трепетно кохтэ относятся к детям. А у угуров их, кажется, слишком много лишних…

— Детей? – моргнула Женька.

— Да. Девать некуда.

— Детей?!

— Ну да. Вот они и решили… вывели в поле, показали куда идти.

— Это сироты? – все никак не могла понять девушка. Она всякую дикость видала в прошлой жизни, но это уж совсем не укладывалось в ее голове.

— Кто-то, наверное, и сирота. Но обычно – просто лишний рот в семье.

— И что теперь? – жалобно спросила Женька.

— Заберем к себе. Не бросать же их тут. Или ты думаешь по-другому?

— А… конечно, не бросать, – с этим пунктом Женька была совершенно согласна. – Но что с ними делать?

— Растить. Были угурцы, будут наши дети. Да, Наран? Возьмешь себе в шатер одного?

— Если твоя сестра станет моей женой, – живо отозвался рыжеволосый. – Хоть всех возьму.

Женька спрыгнула с лошади, разглядывая новое “пополнение” их народа. Мелкие, грязные, наверняка – вшивые. Младшему на вид не больше двух, старшим двум девочкам – лет десять. Всего детей два десятка. Ну как так-то?

Баяр тоже подошел. Один из малышей, кажется, его испугался, зарыдал в голос, а ее невозможный муж опустился перед ним на колени и, взяв за плечи, что-то начал тихо шептать ему на угурском. Успокоил, осторожно утер слезы с чумазых щек.

Женька застыла, широко распахнув глаза. На какое-то мгновение она словно вернулась в свое прошлое. Дети, воспитатели, прогулки на огороженной высоким забором территории – будто в клетках зоопарка. А Баяра уже окружила детвора, что-то ему рассказывая. Он же подхватил на руки самого маленького и подошел к Дженне. Та глядела на него… странно. Впрочем, он и не ждал, что она вдруг воспылает взять в их шатер ребенка.

— Посадишь перед собой на лошадь, – равнодушно велел степняк.

— Баяр, я…

— Не спорь.

Ладно, что делать. Дети есть дети, тем более, что Женька сама такая же – брошенная и никому не нужная. Молча забралась на коня, затравленно сверкая глазами, взяла малыша, осторожно прижимая его к себе. Тот дрожал. Да ладно, парень, теперь все будет хорошо, папа Баяр вас всех не бросит.

Каждый всадник посадил перед собой ребенка, Наран ухитрился даже двоих взять.

И все же, все же… Не было у нее к детям никогда любви какой-то особенной. Ну и что, что они такие же, как она? Люди и люди, только маленькие.

А ведь она совершенно ничего не знает о детях. И младенцев ни разу на руках не держала. Не чувствовала никакого трепета, не знала нежности. И так будет и дальше – родит она ребенка и захочет сбежать, как ее мать. В ней гены кукушки, как же глупо было даже предположить, что она может стать матерью!

Ребенок перед ней сидел тихо, Женьке приходилось его придерживать, волей неволей прижимая к себе. Не так уж это оказалось и страшно, хотя… Жалко как-то даже болезненно. Как котенка. Наверняка – вшивый. Одетый совершенно не по погоде: в какую-то тонкую рубашонку с прорехами, ноги босые. Очень грязный, просто немыслимо. Волосы черные слиплись сосульками. На щеках – светлые дорожки от слез.

Она злилась. Несмотря на всю нелюбовь к этим… человеческим личинкам, с ними так нельзя обращаться! Зверенышам легче намного. В измученном теле щенка не бьется пламени разума. Душа не стонет от отчаяния и полной беспомощности. Она-то все это помнила, до зубовного скрежета, до острой боли. Страх. Усталость. Голод. И – безнадежность, беспомощность. Дети – абсолютно беззащитные. Их просто предали, как ее саму, как Костика, как всех тех, кто рядом с ней засыпал, мечтая о семье.

Как можно было бросить их одних в поле? А если бы шакалы пришли раньше? А если бы кто-то наступил на змею? А если бы их просто не заметили?

Люди – твари. Даже дикий зверь не выкинет своего детеныша вот так.

И вдруг Женька внезапно поняла, почему не могла, не хотела, боялась сама стать матерью. В каждом этом ребенке жила ее личная боль. Она была одной из них и опять сиротела. Это ее сейчас бросили посреди этой степи. Это она сидела в седле рядом с ханшей, боясь даже дышать. Больно, как же ей было больно!