генералу даже отличное вино не шло в горло, он выплеснул остатки из кубка на землю. Встал и пошел посмотреть, как продвигается укрепление лагеря. Лагерь он будет укреплять еще и еще. Он и так уже неплох, но есть еще куда улучшать. И пусть чертовы горцы, все эти приехавшие с болтунами офицеры видят, что дело вовсе не кончено, что Эшбахт отсюда уходить пока что не собирается. И коли мира не случится, то встанет он на их земле так твердо, что зубы об его лагерь они обломают.

Обсуждая с Шубертом и Рене, сколько еще рогаток вбить перед рвом у западной стены, и говоря с Пруффом о насыпях и помостах для пушек, кавалер думал о встрече с первым консулом. И вместе с легкой тревогой ожидания его не покидало чувство надежды.

«Скорее всего, Райхерд пойдет мне навстречу, может быть, дочь свою и не выдаст за Бруно, наверное, побоится. А вот о мире похлопочет. Война со мной оказалась делом для них весьма неприятным. Уж не так и сильны они, как в былые времена. Их можно бить. Нужно еще больше пушек, больше мушкетов и хорошая кавалерия для разъездов, вот этим их и брать и не ввязываться с ними в большие полевые сражения – вот и вся военная хитрость против них. Да, конечно, горцы подготовятся, укрепят городские стены, выроют рвы заново, починят ворота и подъемные мосты. Но деревни, малые города они не защитят, и лес, сложенный в горах, они никуда до весны не денут, реку я им для сплава закрою. И все это ландаман понимает. Он похлопочет о мире, похлопочет. Да и сапфир императорский ему весьма приглянулся, падок на подобное оказался первый консул».

Но все эти, казалось бы, правильные мысли не приносили Волкову спокойствия, он плохо спал, плохо ел, хоть виду не показывал, но тревожился, тревожился. И было отчего. Там, на его берегу реки, под надежной охраной находились его сундуки. Большие сундуки с серебром и небольшие сундуки с золотом. Денег было очень и очень много… Много, если не воевать больше, но если горцы в глупой своей заносчивости продолжат войну, то всех тех денег ему хватит лишь на полтора или два года военных действий, не больше. И Волкову было бы очень-очень жаль тех денег, поэтому войну нужно было прекращать всяким способом. Даже если Линхаймский лес останется за кантоном, и человек его не будет допущен на Милликонскую ярмарку, и ячмень его в кантон не пустят, все равно ему выгоднее мир. Мир даже на самых плохих условиях.

Утром к Волкову пришли его адвокаты.

– Как прошли ваши переговоры с их предводителем? – сразу после приветствия спросил у него Лёйбниц.

– Пока нет у меня мыслей по этому поводу, – отвечал генерал. – Говорил он со мной хорошо, без спеси и заносчивости. Подарок мой он принял.

– Он, как и вы, на вечернее заседание не прибыл, то хороший знак, – сказал Крапенбахер.

– Вот как? – удивился Волков. – Чем же он хорош?

– Если первые лица делегаций после личной встречи не приходят в переговорный зал, значит, они о чем-то договорились, – пояснил Крапенбахер.

– Или стороны обсуждают сделанные друг другу предложения в узком кругу, – добавил Лёйбниц. – А это верный признак сближения позиций.

– Безусловно, – подтвердил коллега.

Волков подумал немного и согласился с этими матерыми крючкотворами.

– А чем закончилось вчерашнее заседание? – спросил генерал.

– По сути ничем. Ваш человек будет иметь право торговли на Милликонской ярмарке на правах всех прочих гостей, – отвечал Крапенбахер. – Ему придется платить триста шестьдесят пять монет в год и без права покупать землю и строить свои склады и амбары, но они гарантируют ему неприкосновенность и закон.

– Значит, гарантируют неприкосновенность? – уточнил кавалер, вдевая руки в рукава поданного Гюнтером колета, подшитого кольчугой.

– Да, говорят, что все будет по закону, – подтвердил Крапенбахер. – И права у вашего купца будут такие, как у прочих.

– Нас это не устраивает, мы думаем, что они уступят, если мы будем давить на этот пункт, – добавил Лёйбниц. – Попросим дозволения строить склад, вы ведь им на вашей земле амбары строить дозволили.

Волков, застегнув колет, осматривал себя в зеркале.

– Значит, без меня вы вчера обошлись?

– Да… Тем не менее сегодня вам лучше присутствовать на заседании, – продолжал Лёйбниц. – Ваше присутствие придает вес переговорам.

Крапенбахер кивал:

– Да, так будет лучше.

– А что за вопрос будет сегодня обсуждаться? – спросил кавалер.

– Остров, что лежит на реке меж их землей и вашей. Они сами этот вопрос вчера подняли, – отвечал Лёйбниц. – Казалось бы, безделица, но как выяснилось, вокруг него, по вашей стороне реки, они сплавляют лес. И… – Он не закончил.

– Я знаю, знаю, то вопрос денежный. Я буду на заседании, – перебил его генерал.

Адвокаты поклонились и ушли удовлетворенные.

Весь день, с перерывом на обед, Волков провел на заседании, впрочем, как и ландаман Райхерд, который сидел напротив. Заседание не было скучным, но бесконечные «перепрыгивания» сторон с одного вопроса на другой в попытках, отдавая что-то в одном пункте, набрать себе в других, начинали утомлять. Поистине, переговоры – дело совсем непростое. Раньше, когда кавалер служил в гвардии, стоя в охране на таком же мероприятии, он удивлялся: ну о чем можно говорить целый год? Давно бы договорились. А теперь-то все встало на свои места. Он уже понял, что привести две непримиримые позиции к общей точке согласия – тяжкий труд. Монотонный, изощренный, утомительный. Более сложный, чем шахматная партия.

После заседания, уже вечером, он чувствовал такую усталость, словно провел непростой бой. И ощущение у него было такое, что этот бой он вовсе не выиграл. И что завтра ему его продолжать.

А деньки-то потихоньку уходили, у первого набора солдат заканчивались контракты. Две недели, три – и попробуй их удержи на этом берегу, когда на том их ждет целый лагерь награбленного добра. Их ждут там деньги и безопасность. А что будет с ним, когда горцы увидят, как солдаты уходят? Они и так рьяны в переговорах, цепки и неуступчивы, а тут и вовсе обнаглеют, а могут переговоры и вовсе остановить, когда две трети его войска решат уйти. Вдруг надумают снова воевать?

«Нет, как ни крути, а лагерь нужно укреплять еще и еще. Надо вырубить весь лес и кустарник с севера, чтобы обзор для пушкарей был хороший, чтобы с самого опасного направления врагу пришлось бы идти к лагерю под картечью. А еще сено начать заготавливать и дрова и вырыть дополнительные колодцы».

Вот с такими мыслями он и ложился спать, но