— Избаловались работники, — говорил Дмитрию отец одного великовозрастного ученика, имевший отношение к железоделательным заводам. — Никакой управы на них нет. Хочет — работает, хочет — пьянствует, хочет — живет при заводе, хочет — бежит на другое место. Теперь их, как к меду, на строительство железной дороги тянет. А что с ним поделаешь? Хозяином себе стал, у нас же никакой власти над ним. Прошлое по-доброму вспомнишь. Порядок существовал: поселили тебя, и сиди. Хочешь на другое место — спроси разрешение. Он знал это, сидел и молчал. Теперь же ему и то не по нутру, и другое не по характеру. То, видишь, его работой прижимают, то ему мастер не нравится, не так с ним разговаривает. Даже бунтовать пробует. Распустился народ окончательно. Вот где корень зла! Так на всех заводах, Дмитрий Наркисович! Надо бы побольше строгости. Хотя бы и плети завести: провинился, пожалуй под наказание. Что же розог пугаться, если они на пользу? С нашим народом иначе нельзя. Розги его в рамках держали. Теперь же больно много умных развелось, грамотные все стали.

— Что это вы говорите — наказания рабочим?.. — попытался возразить Дмитрий Наркисович. — Разве можно? Народ и так почти в полном рабстве у вас.

— Вы не спорьте, вы еще молоды, да и не знаете, что такое наше заводское дело. Попробовали бы в нашей шкуре, тогда и узнали бы — ох как нам нелегко. Конкуренция со всех сторон, кругом на все цены сбивают. А никто не хочет войти в наше положение, как нам это самое железо дается.

Занятия с племянником главного горного начальника генерала Ивана Павловича Иванова открыли Дмитрию вход в просторный особняк на берегу Исетского пруда. Здесь и состоялось знакомство с Наркисом Константиновичем Чупиным, директором горного училища, знатоком истории Урала, имевшим свободный доступ к архивам Горного управления. Под стать ему по знаниям Урала был оригинальнейший человек Онисим Егорович Клер, организатор Уральского общества любителей естествознания — УОЛЕ, ботаник, археолог, этнограф, статистик. По происхождению швейцарец, он преподавал французский язык в гимназии.

Любил Мамин заглянуть на часок-другой к Егору Яковлевичу Погодаеву. Одинокий старик, мелкий служащий Горного управления, перебивавшийся на грошовом жаловании, радовался приходам Мамина. Он был начинен всякими курьезными историями о знаменитых заправилах Урала.

Ему, Дмитрию, писать и писать об Урале… А утро начиналось порой с тяжелых раздумий — как будут покрыты расходы текущего месяца, оплачены свои и Анны Семеновны счета.

Находили приступы отчаяния. Доходы не покрывали всех житейских расходов.

«Это страшное слово, Володя: «нет работы», — написал он брату Владимиру в Москву в одну из тяжких минут в конце июня 1881 года. — И руки есть, и голова в порядке, и старания не занимать — стать, а работы нет… Когда-то, в дни самой зеленой юности, я, как разборчивая невеста, все перебирал различные профессии, отыскивая, по тогдашнему модному выражению, «труд по душе». В настоящую минуту несу достойное наказание за увлечения и ошибки юности и не ропщу, не падаю духом, — такой уж у меня счастливый характер, — а все сие пищу в назидание тебе, чтобы ты не повторял моей ошибки в погоне за излюбленным трудом. Ведь у меня, Володя, душа болит от сознания, что пропадают и силы и время на дурацкой неблагодарной работе с разными купеческими сынками, но опять-таки, повторяю тебе, я не ропщу на свою судьбу, потому что есть миллионы людей, из поколения в поколение несущих неизмеримо большие несчастия сравнительно с испытываемыми мной маленькими неприятностями. Последняя мысль всегда освежает меня и укрепляет в минуты душевной невзгоды, когда вспомнишь, например, что в то самое время, когда я и ты сидим все-таки в тепле, сыты и одеты, тысячи переселенцев, голодом и холодом, с грудными детьми и стариками, тащатся Христовым именем за тысячи верст, где неизвестно как устроятся. Вот нужно пожить в такой коже, тогда много лишней дури повыбьет из головы; по крайней мере, полезно иногда представить себя в положении этих людей».

Вокруг Мамина и Марьи Якимовны постепенно образовался небольшой дружный кружок — молодые люди, почти погодки Дмитрия, — все служилый народ, с известным положением. Он — единственный — недоучка, только репетитор.

Самый старший, Николай Владимирович Казанцев, был Мамину ближе других. Их соединяли литературные пристрастия: оба писали. Казанцев был человеком увлекающимся. Веруя в необходимость тесного сближения с народом, он пытался претворить свои убеждения в жизнь. В Башкирии основал колонию из интеллигентов, решивших доказать, что они смогут прожить на земле своим трудом, не прибегая к наемному. Через три года колония развалилась. Казанцев кинулся в другую крайность. Решил разбогатеть, притом быстро, на золоте. И потерпел опустошительный крах. Разорившись в одном, разбогател в другом: через эти затеи близко познакомился с народной жизнью. Дар рассказчика позволял ему живо передавать всякие злоключения, смешное и трагическое в этих рассказах уживалось рядом.

Иван Николаевич Климшин служил судебным следователем, в чине коллежского секретаря, Михаил Константинович Кетов в чине коллежского асессора занимал должность в окружном суде, впоследствии даже стал старшиной в клубе общественного собрания, Николай Флегонтович Магницкий, милейший человек, страстный библиофил, присяжный поверенный, служил в городском общественном банке, Дмитрий Аристархович Удинцев, недоучившийся семинарист, вращался в сфере земской деятельности. С ними, сопричастными к жизненным истокам, всегда было интересно.

Климшина, обладавшего слухом и приятным голосом, сближала с Марьей Якимовной музыка. Они составляли музыкальное ядро вечеров. В этом кружке можно было распахнуть душу, поделиться впечатлениями, поспорить, набрать интересных новостей.

Наступило неприметно позднее зимнее утро. Дмитрий Наркисович поднялся из-за стола, потянулся, потушил лампу. Хватит на сегодня! Исписана чуть ли не четверть стопы бумаги. Лампа начинает коптить. Вошло в привычку: заправлять ее керосином так, чтобы хватало на всю ночь до рассвета.

В доме еще стояла тишина. Всю ночь он увлеченно писал роман, теперь называвшийся «Сергей Привалов». Уже не семья Бахаревых, а Сергей Привалов, чувствующий себя незаконным наследником огромных уральских заводов, становился главным героем романа. Он пытается искупить грехи отцов, вернуть долги ограбленному народу. Этот кающийся персонаж, впитавший либерально-народнические идеи, мечтает изменить условия жизни трудового населения. Ему, с идеями не очень четкими и расплывчатыми, при осуществлении их на практике, противостоят герои гораздо более сильные по характеру, хищники буржуазной формации, готовые ради накопления богатств на любые преступления и подлости, умеющие плести хитро задуманные интриги, лишенные всяких моральных и нравственных устоев.

Очередной вариант, сладостный даже трудностями, поисками наиболее выразительного выявления характера центрального героя, всех его мучительных раздумий над жизнью, попытками практического вмешательства в народную жизнь. Все, все вкладывалось