стиха я найти не смог, (А я уже использовал его в начале книги; это стихотворение Василия Федорова «Он был ворчун – не больше, чем другой…) Вот что делает с нами порой наша память… Но, как гласит русская пословица: «Нет в кармане, да есть в анбаре», Хороших стихов еще очень много.

Наши жены

Кем холены, кем бережены,каким добром одарены?Ах, наши жены, наши жены,да вам и вправду нет цены.А нам в былые дни досталось —вот так, повыше головы;и что тогда бы с нами сталось,когда б не вы, когда б не вы?Как счастлив я, что ты со мною:среди житейской суетыживу за каменной стеноютвоей любви и доброты!Глеб Пагирев

Достойная

В Пюхтице бываю раза два-три в год. И каждый раз, проходя по дорожке к собору, вижу коляску, с помощью которой болезненно полная пожилая монахиня медленно продвигается к ступеням храма. Мне очень хотелось познакомиться, но долго не решался. И все же схимонахиня Иона (Сопелкина) пригласила в гости. Во второй приход я записал ее рассказ на диктофон:

– Читала я одну Вашу книжечку, и нашла там просьбу молиться о упокоении души вашей мамы Веры. Вот и молюсь теперь, и в помянник ее записала. А как записала? – не просто так, а Господь направил. Я ведь сперва и не думала, что буду записывать: думала, что просто помолюсь о ней. Но вот взяла помянник, стала его листать и – что такое! – не вижу там имени своей бабушки. Неужели я бабушку в помянник не внесла?! А бабушку у меня тоже Верой звали. Вот я и записала ее – рабу Божию Веру. В другой раз снова листаю помянник и вижу: бабушка-то у меня давно записана, но на другой странице, просто я проглядела эту запись. Выходит, у меня теперь две Веры в помяннике. Вот и получилось, что одна-то – бабушка моя, а другая – ваша мама! Вот как интересно вышло!

– Спаси Господи, матушка!.. Но мы Вас не представили нашим читателям. Расскажите немного о себе.

– Я человек деревенский, жила в Орловской области… Семья наша большая – всего было одиннадцать детей, да поумирали все в детстве, осталось пятеро, Тогда-то мама и стала молиться, чтобы не рождались больше дети… Во-первых, измучилась она хоронить; а во-вторых, такая еще причина была: не хотела она получать пособие за многодетность, Говорила: почему это, мол, за моих детей деньги мне будут платить? Выкупить их у меня хотят, что ли? А крестили меня сразу, как родилась, Долго не могли договориться, как назвать меня: семья большая, у всех свое мнение, Решили так: пусть батюшка сам назовет, по Святцам, Принесли меня в храм… А был праздник Воздвижения Честного Животворящего Креста. Батюшка говорит: «Назовем Еленой!» – «Почему? Ведь нет на сегодня такого имени в Святцах!» – «А кто Крест-то нашел? Царица Елена!» Так и окрестили.

– Так значит, семья Ваша церковная была?

– Да, церковная! Мама в Бога верила и в церковь любила ходить. И меня водила. Я родилась в 1930 году и не помню, как мы до войны в храм ходили. И самого храма не помню. Запомнилась мне только большая картина, нарисованная на стене: Христос благословляет детей. Когда вернулись в родную деревню из эвакуации, смотрим: храм разрушенный стоит, а та стена, на которой моя любимая картина была – уцелела! Вот еще что вспомнила: году в 43-м, в эвакуации у нас тоже же церковь была. И что меня удивляло: придешь в храм, там женщины часы читают. Мне говорят: садись, девочка! А одна из женщин: «Нет, ты иди погуляй! Когда петь начнем, тогда и придешь». Я погуляю, потом приду – пою со всеми. Начинают читать заздравные записки, – она опять: «Иди, девочка, на улицу! Попозже придешь». Что, думаю, эта тетя меня из церкви гонит? А потом она и объяснила все: «Нельзя, чтобы дети в церкви скучали! Они потом не будут службу любить!» А мама моя… Она и сама молиться любила, и нас приучала. Мне в школе очень нравились книги про войну: про битвы, про подвиги. Мама посмотрит, что я читаю и скажет: «Ну чем ты голову забиваешь? Евангелие бы почитала!» Я и начала читать Евангелие – по три главки в день. И как же это мне помогло! Я на уроках отвечала плохо: все выучу, все знаю, а отвечать боюсь – встану и молчу. А как начала Евангелие читать – все сразу переменилось: просто как оратор стала говорить!

– Как же Вы в монастырь-то пришли, матушка?

– Это если с самого начала рассказывать, то вот какая история. Как-то на Троицу собралась идти в церковь – за 35 километров от нашей деревни. Отпросилась у родителей, пошла… Прихожу – солнце уже село, служба давно кончилась… Ну, думаю, останусь на Духов день, только бы найти, где переночевать. Подхожу к одной тетеньке в храме: «Можно мне у вас остановиться?» – «Нет, нельзя!» Постояла-по-стояла, высмотрела другую женщину: «Пустите переночевать!..» – «Нет, не могу!» Еще постояла, в третий раз стала проситься у кого-то: «Тетенька, не пустите ли на ночь?» И тут женщина эта поворачивается ко мне: «Ну, девочка! Видно, воля Божья, чтобы ты у меня ночевала. Ведь ты в третий раз ко мне просишься!» Вот как! Выходит, я в полутемном храме все три раза к одной и той же тете подходила! Думала я поговорить с ней, чтобы она что-то полезное мне рассказала о вере, о церкви, но вышло немного иначе. Она поставила меня читать Псалтирь, а сама говорит: «Завтра надо в Достойную церковь сходить!» («Достойная» – так матушка называет икону Божией Матери «Достойно Есть»). «Надо, – говорит, – к Достойной сходить!» И эти ее слова мне в память запали, а вскоре вышло так, что они оказались пророческими.

Несколько лет спустя, когда я уже в Ростове-на-Дону жила, мама прислала мне Достойную икону с таким письмом: «Вот, посылаю тебе икону: благословение, если замуж соберешься. Ты замуж-то выйдешь или нет?» Я ей отвечаю: «За икону – спаси Господи, а замуж я и не думаю!» И получив Достойную, я очень быстро, почти без затруднений пришла в монастырь. Вот так-то! Достойной иконой, думаю я, замуж не благословляют: эта икона афонская, монашеская, с нею – путь в монастырь. А впервые мне этот путь указала та женщина, которая сказала: «Надо к Достойной идти!»

– Вы сразу в Пюхтицу попали?

– Да, сразу. Как благословил меня сюда владыка Вениамин (Федченков), так я с тех пор и здесь. Старица у меня была – мать Варсонофия, схимница, экономка… Она мне всегда говорила: запомни день своего пострига и всегда молитвенно отмечай его. А мой