было не попасть, поэтому мне оставалось распределить время так, чтобы меня вообще впустили в класс. Сабина на урок не торопилась. Она обошла палисадник, где распускались розы, и куда часто залетал со стадиона футбольный мяч. Подружки Сабины тоже не стали дожидаться звонка. Кому-то в голову пришла мысль посмотреть на часы, и лавочка опустела. А сама Сабина, не спеша, подошла ко мне.

— Привет! — Она положила руки мне на пояс.

Пальцы забрались под ремень со стороны спины.

— Привет.

— Хочешь, расскажу прикол?

— Рассказывай.

Она вытащила из сумки газету. Судя по потрепанности, я бы сказал, что газету выловили из лужи. Обычно так выглядит «желтая пресса» после того, как старшеклассники где-нибудь на пикнике пролистают ее от корки до корки и выбросят в реку. Учительница по литературе мечтала, чтобы так выглядели книжки во время нашего изучения, но получалось все наоборот. Если книга и выглядела потрепанной, то совсем не из-за того, что ее кто-то читал.

В газете на главной странице оказался новостной блок.

— Поступило предложение создать публичный дом в портовой части города, — подавив смех, объяснила Сабина. — Представляешь?

Точного определения публичному дому я не знал, но он ассоциировался у меня с чем-то вульгарным, похабным и аморальным.

— Нет, — честно ответил я и взял газету.

Прозвенел звонок на урок.

— Читай, — сказала Сабина. — В субботу в Доме культуры состоится собрание, где выступит глава района и автор идеи господин Яремчук. Приглашаются все желающие, кому есть что сказать.

— Вот это да! — восхитился я, мало понимая, о чем идет речь. — Публичный дом… это ж целое событие!

— Вряд ли, — усмехнулась Сабина. — Событием будет собрание. Я уверена, люди захотят высказаться на этот счет. Явятся все!

— Скорее, все, кому интересно.

— Нет, кому завидно. — Она подмигнула.

Мы поднялись по ступенькам и зашли в пустой холл. После звонка в коридорах школы становилось тихо.

— Ты бы пошел?

— Здесь написано, что пустят только с восемнадцати лет.

— Дэн, — она взяла газету из моих рук, и я вдруг испугался, не собирается ли она выступить на этом собрании в компании тех, кто «за», — для меня попасть в зал — проще простого. Я ведь общительный человек, и у меня есть надежные друзья. Если хочешь посмотреть «шоу», я пробью место и для тебя. В зал нас не пустят, но мы можем поглядеть из-за кулис.

Я подумал над ее предложением и вспомнил о Рамилке. Ему-то точно это не понравится.

— А мы могли бы… — «Конечно, нет!» молотком отбило в голове. Что за глупый вопрос? Но пойти туда мне ужасно хотелось. Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как вершится будущее.

— Что? — девочка прижалась ко мне грудью. Она улыбалась так, словно солнце сегодня взошло не на небе, а в ее сердце. Тело у нее было горячее, как августовский ветер. И когда ее маленькие выпуклости коснулись меня, я испытал странное чувство, будто отвечал на ее вопрос не самостоятельно.

— Да, я хотел бы сходить с тобой!

— Только никому об этом не говори. До субботы осталась пара дней. Сегодня я встречусь с одним молодым человеком и обо всем договорюсь.

— Спрячь газету, — посоветовал я.

— Не беспокойся. Газета никому вреда не причинит. Еще чего, пусть попробуют сделать мне замечание!

На лестнице мы расстались. Я пошел прямо — в класс русского языка, а Сабина — наверх, придерживая подол, чтобы старшеклассники, стоящие внизу, не заглядывали ей под юбку. Лестница в нашей школе позволяла это делать.

На уроке истории Рамилка действительно хватал ртом воздух. За последний шанс улучшить оценку боролись сразу пять человек: четыре девочки и он. Когда учительница задала первый вопрос, который Рамилка даже не услышал, его рука взметнулась вверх так резко, что на рубашке лопнул шов. Ему пришлось срочно поменять руку, чтобы дыра в подмышке не привлекала внимание одноклассников. Учительница ахнула от изумления, увидев, что за спинами хорошисток и отличниц, поглядывающих друг на друга с таким презрением, будто за пазухой у каждой торчал нож, появилась новая рука. Для нее видеть Рамилку, желавшего ответить, было равносильно чуду. «Христос явился во плоти!» — восклицали ее глаза.

Учительница надела очки, хотя эту руку она могла бы увидеть даже сквозь стену.

— Рамил?! — произнесла она, не веря своим глазам. — Ты хочешь ответить?

— Можно первый пункт? — попросил Рамилка, и ладони учительницы тотчас оторвались от очков и легли на огромную грудь:

— Это же какая честь для нас — видеть тебя возле доски! — воскликнула она.

Рамилка не любил шутить с учительницами. Еще больше он не любил, если над ним потешались. Он терялся от взглядов смеющихся одноклассников и испытал бы огромное облегчение, если бы все сейчас отвернулись. Учительница пригласила его к доске, а руки девочек разочарованно опустились на парту. Кстати, девочки в нашем классе тоже были умными. Никто не учил весь параграф. Все учили только первый пункт, пересказывали его, получали оценку и расслаблялись недели на три. Схема была отработана до мелочей.

— А можно с места? — попросил Рамилка.

На его лице отразилась гримаса боли и ущемления. Тупой поймет, как сильно он не хотел стоять у всех на виду.

— Конечно, нет! — последовал ответ. — Мы видим тебя у доски один раз в год, и ты хочешь испортить нам праздник?

Кто-то охнул, кто-то захихикал, а отличницы и хорошистки демонстративно захлопнули учебники, словно вместе с финальной речью Рамилки закончился учебный год. Мой друг напрягся. Его лицо покраснело от смущения, на лбу выступил пот. Но он поборол себя: вышел к доске, уставился в потолок, будто там был написан текст, и начал.

Через полторы минуты он закончил, и учительница истории зааплодировала.

— Молодец! — воскликнула она. — Оценка — три!

Рамилка провел вспотевшей рукой по волосам. За полторы минуты он устал, как за весь день. Он