станем спать дальше, если будем знать, что могли спасти его, но ничего не сделали? Вы все вызвались сами, когда я спросил, кто пойдет за мной на француза, и я благодарен. Вам — за вашу храбрость. Богу — за то, что со мной такие солдаты. У нас есть оружие, у нас есть знание, наши спины прикрывают товарищи, так что нам еще нужно, чтобы дать бой смерти?

Перед глазами невольно встала картинка черных извивающихся в пламени рук, но тут же исчезла. Довольное ворчание моих солдат — моих! — прогнало и развеяло ее словно подувший с моря бриз.

— Десять секунд, — доложил отслеживающий время Игнатьев.

— Что мы говорим, когда враги стреляют в нашу сторону?! — я перестал шептать, теперь мой голос разносился во все стороны, наполняя кровь адреналином.

— Не дождетесь!

— Что мы говорим смерти, когда бы она ни пришла?

— Не сегодня!!

— Ура!!! — закричал я и побежал вперед.

Двадцать метров до уложенных врагами мешков, над которыми появились удивленные головы и черные, такие огромные дула снаряженных вражеских винтовок.

— Ура!!! — вслед за мной побежали два десятка владимирцев.

За десять метров до цели мы выхватили десантные морские гранаты и забросили их за вражеское укрепление. Несколько нестройных выстрелов показали, что нас не ждали. Мои закованные в латы штурмовики обогнали меня и первыми врезались в попытавшихся построиться французов. Синие мундиры, красные штаны, искаженные криками лица… Я бы предпочел остаться в стороне, но, оказавшись в этом времени, приняв решение сражаться, я не собирался отступать.

Руки сжали винтовку покрепче, а потом я с разбегу вонзил штык в преградившего мне путь врага. Того аж откинуло в сторону. Оказавшийся рядом ефрейтор Игнатьев прикрыл меня, откинув еще одного француза, а потом споро добил обоих.

— Вперед, ваше благородие! — крикнул он.

И в этот момент в него попала пуля. Прямо в грудь — я услышал глухой стук, Игнатьев покачнулся от силы удара, но устоял. Кираса, усиленная дополнительными полосками стали, спасла!

— Вперед! — заорал я, продолжая ломиться вперед.

Через мгновение Игнатьев догнал меня, и мы снова одной волной продолжили давить врага. Где-то в стороне уже строились в линии другие отряды французов. Кто-то готовился навести артиллерию на наглых русских. Но мы были не одни.

Едва мы зачистили плацдарм, как, разгоняя сумерки над соседними позициями, взлетели осветительные ракеты. А потом отряд Алферова выпустил и боевые, поражая целые роты противника, не нашедших ничего лучше, чем построиться в плотные ряды. Досталось и обеим французским батареям, что прикрывали наш сектор. Точно зная, кто будет нам противостоять, мы заранее позаботились обо всех угрозах.

— Где пленный, который сегодня упал рядом с вами? — я выбрал специально оставленного в живых офицера и тряхнул его за грудки.

— Je ne comprends pas.

— Говорит, что не понимает! — перевел я и тут же повторил свой вопрос по-французски, знания которого подкинула местная память.

— Как офицер я требую, чтобы вы обращались со мной, как того требуют правила, — услышав родной язык, француз сразу приободрился.

— Ваше благородие, позвольте я, — ефрейтор Игнатьев размял кулаки, и его фигура, вся покрытая кровью после штыковой, выглядела очень внушительно. И наш пленник, даже не понимая ни слова, все осознал и вздрогнул.

— Чтобы выполнить вашу просьбу, — я посмотрел на француза, стараясь сдерживать эмоции, — я должен убедиться, что вы офицер. Подтвердите свой уровень информированности, скажите, где мой человек, и с вами будут обращаться соответственно. Иначе я буду вынужден считать, что вы просто присвоили чужой титул.

— На мне мундир офицера!

— Точно, присвоили титул и мундир, — кивнул я, а когда француз промолчал, сделал шаг назад, уступая место Игнатьеву.

Вот только француз уже впал в своеобразный транс. Стало понятно, что в таком состоянии ему можно хоть все кости сломать, он ничего не выдаст. Да, в этом времени не только наши солдаты слишком много думали о чести.

— Стой, — придержал я Игнатьева и присел перед пленным. — Меня зовут Щербачев Григорий, сегодня был захвачен мой солдат, мой человек. Ты ведь тоже офицер, должен понимать меня. Разве бросил бы сам своих, если бы их держали в плену повстанцы Алжира?

— Они не повстанцы, а бунтовщики, — нахмурился француз. — И мы не они, но… Меня зовут Анри Мишель, и я понимаю тебя.

— Я не прошу тебя отдать моего человека без боя, — продолжил я. — Просто скажи, где он, а дальше либо мы спасем его сами, либо поляжем тут все.

— Поляжете? Ха! Я видел, как вы взяли наши позиции, словно демоны, извергнутые самим адом. Но ты прав, за своих нужно сражаться, а ребята из статистического отдела играют грязно.

Он замолчал, восстанавливая дыхание, а я вспомнил, что у Франции в это время есть только зачатки разведывательных и контрразведывательных служб. Отдел по делам колоний, статистический и что-то еще по мелочи, что только в семидесятых объединят во второе бюро.

— Где они?

— В конце кладбища, у моря. Они там поставили световой телеграф и обмениваются сообщениями с Балаклавой.

— Спасибо, Анри, — сказал я французу. — Если мы встретимся на поле боя, это будет для меня честью.

По моему кивку Игнатьев быстро скрутил прикрывшего глаза офицера, и мы продолжили свой бросок. Связист передал выбранное нами направление, чтобы ракетчики и Степан смогли нас прикрыть. К счастью, этого не понадобилось. Кто бы ни командовал на этом участке фронта, он приказал отходить. Не зная, сколько сил мы бросили в атаку, французский командир решил не рисковать и, прежде всего, спасти людей и пушки.

А вот тут жаль, от брошенной артиллерии я бы не отказался. В идеальном мире было бы неплохо и выполнить свою миссию, и что-нибудь ценное добыть. Но мы-то живем в реальности…

То, что в итоге получилось дойти до нужного места, что отступающие французы решили не брать с собой раненого пилота — это уже было чудо. Мы смели небольшое охранение возле четырех белых круглых палаток, а потом проверили их одну за другой. В двух оказались только раненые французы, ожидающие отправки в тыл. Их мы не тронули. В третьей же нашли мичмана Кононенко, он был бледный, прижимал к груди сломанную при жесткой посадке руку, но в целом выглядел даже бодро.

По крайней мере, он точно старался. Стоило мичману только увидеть своих, как он тут же попытался вскочить, не обращая внимание на связывающие его веревки.

— Ваше благородие! Вы… — Кононенко растерялся и не знал, что сказать.

Махнув рукой ближайшему владимирцу, чтобы придержал пилота, я осмотрел пережавшие ему руки и ноги узлы. Слишком крепко! Я немедленно же их срезал, потом попытался