этого сознания путём аналогии с собой или при помощи общения с ним и обмена мыслями мы не можем. Но нам открывается новый путь. Мы видим отдельную, совершенно определённую функцию (сохранение целого). За этой функцией мы предполагаем отдельное нечто. Отдельное нечто, имеющее определённую функцию, невозможно без сознания. Если целое обладает сознанием, то и отдельная тенденция или силы тоже должны обладать сознаниями. Тело или организм является точкой пересечения линий этих сознаний, местом встречи, может быть, полем битвы. Наше Я — это и есть поле битвы, на котором в каждый данный момент берёт верх та или другая эмоция, та или другая привычка, наклонность, подчиняя себе в данный момент остальные и отождествляя себя с «Я». Но и «Я» — существо, имеющее свою жизнь, только плохо сознающее, из чего оно само состоит, и связывающее себя то с одной своей частью, то с другой. Имеем ли мы основание предполагать в органах и членах тела, в мыслях и эмоциях человека [некие] существа? Имеем, так как знаем, что ничего бессознательного не существует, и всякое нечто, имеющее отдельную функцию, должно иметь отдельное сознание и, может быть, названо существом.

Все сознания, которые мы можем предположить в мире многих измерений, могут не знать друг друга, то есть не знать о том, что мы их связываем в разные целые в нашем феноменальном мире, как вообще они могут не знать нашего феноменального мира и его отношений. Но себя самих они должны сознавать, хотя степени ясности их сознания мы определить не можем. Оно может быть и яснее нашего, и может быть туманнее, находиться как бы во сне. Между этими сознаниями может идти непрерывный, но плохо сознаваемый обмен мыслей, подобный обмену веществ в живом теле. Некоторые чувства они могут испытывать сообща, некоторые мысли могут возникать у них как бы сразу у всех, под влиянием общих причин. По линиям этого внутреннего общения сознания должны разделяться на разные целые, совсем непонятных нам или отчасти предполагаемых категорий. Сущность каждого такого отдельного сознания должна заключаться в том, что оно должно знать себя и свои ближайшие функции и отношения; оно должно чувствовать вещи, аналогичные себе, и должно иметь возможность рассказывать о себе и о них, то есть это сознание должно заключаться в том, что перед ним всегда должна стоять картина самого себя и ближайших отношений. Оно как будто вечно пересматривает эту картину и немедленно передаёт её другому сознанию, вступающему с ним в общение.

Существуют или не существуют эти сознания в других разрезах мира кроме нашего, мы при существующих условиях нашего восприятия сказать не можем. Ощутить их может только развитая интуиция, т. е. уже изменённое сознание. Наше обычное сознание чересчур поглощено ощущениями феноменального мира и самим собой, и поэтому не отражает впечатлений, приходящих от других сознаний, или отражает так слабо, что они не фиксируются у него в сколько-нибудь заметной форме. И наше сознание не даёт себе отчёта, что оно находится в постоянном общении с ноуменом всего окружающего — и близкого, и далёкого; с сознаниями, подобными ему и совершенно различными; с сознанием всего в мире и с сознанием всего мира. Если же впечатления, приходящие от других сознаний, настолько сильны, что [наше] сознание ощущает их, то оно немедленно проектирует их во внешний феноменальный мир и ищет для них причину в феноменальном мире, совершенно так же, как двумерное существо, живущее на плоскости, ищет на своей плоскости причины впечатлений, идущих из высшего мира.

* * *

Наше сознание ограничено своим феноменальным восприятием, то есть окружено самим собой. Мир феноменов, то есть форма собственного восприятия, окружает его, как кольцом, как стеной, и кроме этой стены обычное сознание ничего не видит.

Но если ему удаётся выйти из этой окружающей его стены, оно неизбежно видит в мире очень много нового.

«Если мы отделим элементы себя в нашем восприятии, — пишет Хинтон ("Новая эра мысли"), — то между прочим мы найдём, что мёртвое состояние, которое мы приписываем внешнему миру, не заключается в вещах, но налагается на них нами самими, вследствие ограничений нашего сознания. Только элементы себя в нашем сознании заставляют нас говорить о механической необходимости, о мёртвой материи. Когда это ограничение падает, мы видим дух мира, так же как видим дух нашего друга, то есть видим нечто, ясно отделимое от материального тела.

Наших мыслительных средств достаточно в настоящее время, чтобы показать нам человеческие души; но всё за исключением человеческих существ кажется для нашей науки неодушевленным. Нужно освободиться от элемента себя в восприятии, и это всё изменится».

И на самом деле, так ли абсолютна непознаваемость ноуменального мира для нас, как нам иногда кажется?

В «Критике чистого разума» и в других сочинениях Кант отрицал возможность «духовного зрения». Но в «Грезах духовидца» он не только признал эту возможность, но и дал ей одно из лучших определений, какое мы до сих пор имеем. Он прямо заявляет:

Сознаюсь, я очень склонен признать, что существуют бестелесные натуры и что душа моя принадлежит к классу этих натур. Эти бестелесные существа, непосредственно связанные между собою, образуют одно великое целое, называемое нами духовным миром. Каждый человек есть существо двух миров: мира бестелесного и мира материального, и некогда будет непременно доказано, что и в земном своём существовании человеческая душа общается с бестелесными духами, влияя на них и получая обратно множество впечатлений, которые не сознаются и не могут сознаваться, пока не поколеблется связь наша с телом.

Человеческую душу надо бы было считать уже в течение настоящей жизни человека одновременно связанной с двумя мирами, из которых она ясно воспринимает только один материальный мир, пока наши два лица соединены друг с другом нашим телом.

Поэтому, хотя у нас и один субъект, одновременно принадлежащий видимому и невидимому мирам как их член, у нас не одно лицо, ибо представления об одном мире, в силу своей особенной природы, не сопровождаются представлениями о другом мире, почему то, что я мыслю как дух, не познаётся мною как человеком, и наоборот.

Рождение, жизнь, смерть — только состояния души… Следовательно, преходяще только наше тело, субстанция же наша не преходяща, и должна была существовать и в то время, когда не существовало нашего тела. Жизнь человека двойственна. Она слагается из двух жизней — животной и духовной. Первая жизнь есть жизнь человека, и, чтобы человек жил этой жизнью, ему потребно тело. Вторая его жизнь есть жизнь духов; его