к психологии для целого ряда случаев. Но ошибочно думать, будто психоанализ привержен чисто психологическому взгляду на психические расстройства. Нельзя упускать из вида то обстоятельство, что немалое число психиатрических проблем обусловлено влиянием органических факторов (будь то механические, токсические или инфекционные) на психический аппарат. Даже при легчайших расстройствах, то бишь при неврозах, психоанализ не настаивает на чисто психогенном их происхождении; нет, он прослеживает их этиологию до влияния на психическую жизнь того несомненно органического фактора, о котором будет сказано позже.

Число важных психоаналитических открытий, полезных для общей психологии, слишком велико для того, чтобы перечислять их здесь. Упомяну только следующие два факта: психоанализ без колебаний приписывает первенство в душевной жизни аффективным процессам – и показывает, что сильное аффективное расстройство и ослепление интеллекта свойственны нормальным людям ничуть не меньше, чем больным.

Часть II. Притязания психоанализа на интерес со стороны непсихологических наук

А. Интерес со стороны филологии

Разумеется, будет выходом за общепринятое лингвистическое словоупотребление приписывать интерес к психоанализу языковедам, то есть знатокам речи. Ибо в дальнейшем под «речью» будет пониматься не только выражение мыслей словами, но также язык жестов и всякий другой способ общения – например, письмо как еще один способ выражения умственной деятельности. Если так, то можно утверждать, что психоаналитические толкования суть прежде всего переводы – с чуждого способа выражения на те, которые нам знакомы. Истолковывая сновидение, мы просто переводим определенное содержание (скрытые мысли сновидения) с «языка сновидений» на нашу бодрствующую речь. В ходе истолкования мы изучаем особенности языка сновидений и осознаем, что это часть чрезвычайно архаичной системы выражения. Скажем, в языке сновидений нет особого указания на отрицание. Противоположности могут свободно замещать друг друга в содержании сновидений и представляться одним и тем же элементом. Или можно сказать так: в языке сновидений понятия двойственны и объединяют в себе противоположные значения, как было, по предположениям филологов, в древнейших корнях исторических языков[282]. Язык сновидений подразумевает многократное использование символов, что и позволяет нам, собственно, переводить содержание сновидений без обращения к конкретным ассоциациям отдельного сновидца. Наши исследования еще недостаточно прояснили сущностную природу этих символов. Отчасти они суть заменители и аналогии, основанные на очевидном сходстве; но в некоторых символах третий элемент сравнения, предположительно присутствующий, ускользает от нашего внимания. Именно последний разряд символов, полагаю, должен восходить к ранним стадиям языкового развития и построения понятий. В сновидениях символически (а не непосредственно) представлены в первую очередь половые органы и сексуальные действия. Филолог Ганс Шпербер[283] из Уппсалы лишь недавно (1912 г.) попытался показать, что слова, первоначально обозначавшие сексуальные действия, на основе аналогий такого рода претерпели радикальные изменения в своем значении.

Если допустить, что средствами представления в сновидениях выступают прежде всего зрительные образы, а не слова, то мы поймем, что сновидения уместнее сопоставлять с системой письменности, а не с языком. На самом деле толкование сновидений целиком и полностью аналогично расшифровке древнего пиктографического письма, такого как египетские иероглифы. В обоих случаях определенные элементы не предназначены для истолкования (или прочтения, в зависимости от обстоятельств), которые призваны служить «детерминативами», то есть устанавливать значения каких-либо других элементов. Двусмысленность образов сновидения тоже сходна с древними письменностями, и то же самое верно для пропуска различных отношений, которые в обоих случаях приходится выявлять аналитически. Если такое представление о способе выражения в сновидениях еще не стало общепринятым, то виной тому, несомненно, следующий факт: психоаналитики попросту не знают, каково мнение языковедов по поводу материала наподобие сновидческого и какими познаниями в этой области языковеды располагают.

Язык сновидений можно рассматривать как способ выражения бессознательной психической деятельности. Но бессознательное говорит на множестве наречий. В соответствии с обилием психологических условий, что задают и разделяют формы неврозов, мы находим регулярные изменения в способах выражения бессознательных психических позывов. Язык жестов истерии в целом согласуется с языком образов сновидений, видений и пр., однако язык мыслей при неврозе навязчивых состояний и парафрении (dementia praecox и paranoia) обнажает идиоматические особенности, которые в ряде случаев удается понять и связать с остальными. Например, тошнота у истерика будет у больного навязчивостью выражаться скрупулезной заботой о предохранении от инфекции, а парафреник станет жаловаться или подозревать, что его отравили. Все это – выражения желания забеременеть, вытесненные в бессознательное, или защита от такого желания.

Б. Интерес со стороны философии

Философия, будучи основанной на психологии, никак не может отстраниться от признания психоаналитического вклада в психологию: она должна откликнуться на это новое приращение наших знаний точно так же, как откликается на все значительные достижения в специальных науках[284]. В частности, гипотеза о бессознательной психической деятельности должна побудить философию к тому, чтобы принять или отвергнуть это утверждение; если она примет эту идею, ей придется изменить собственные взгляды на отношение духа и тела, дабы те соответствовали новым представлениям. Безусловно, философия и ранее неоднократно обращалась к проблеме бессознательного, но, за редкими исключениями, философы трактовали эту проблему следующим образом: либо бессознательное представлялось чем-то мистическим, неосязаемым и недоказуемым, а его отношение к разуму оставалось неясным, либо душевное отождествлялось с сознанием, а потому заявлялось, что бессознательное не может принадлежать психике и выступать предметом изучения психологии. Эти воззрения следует объяснять так: философы составляли суждение о бессознательном, не сводя знакомства с явлениями бессознательной психической деятельности и, следовательно, не подозревая, насколько бессознательные явления сходны с сознательными и в каких отношениях различаются. Если же кто-либо, обладающий таким знанием, все равно придерживается взгляда на тождество сознательного и психического и, следовательно, отрицает за бессознательным качество элемента психики, то против этого, конечно, нечего возразить – разве что указать, что подобное разделение оказывается в высшей степени непрактичным. Ведь просто и удобно описывать бессознательное и прослеживать его развитие, если отталкиваться от его отношения к сознанию, с которым у него столько общего. С другой стороны, еще нет, кажется, возможности приблизиться к нему со стороны физических процессов, а потому бессознательное обречено оставаться предметом изучения психологии.

Философия, кроме того, находит в психоанализе иные возможности, сами по себе достойные психоаналитического исследования. Философские теории и системы – плод усилий небольшого числа людей, обладавших поистине поразительной индивидуальностью. Ни в какой другой науке личность мыслителя не играет столь важной роли, как в философии. Психоанализ впервые открыл возможность построить «психографию» личности. (См. раздел о социологии ниже.) Он учит нас распознавать аффективные единицы – комплексы, зависимые от влечений, – присутствие которых следует предполагать у каждого индивидуума; помогает изучать превращения и конечные результаты этих влечений; раскрывает отношения конституциональной предрасположенности человека и событий