так он добывает невесту, благосклонностью которой уже заручился еще до испытания судьбой. Каждый из женихов обосновывает свой выбор в похвале тому металлу, который предпочел, и умаляет достоинства двух других металлов. Труднее всего приходится именно удачливому третьему жениху: ведь мало что можно сказать в восхваление свинца, особенно в сравнении с золотом и серебром, да и немногие лестные слова все равно звучат натянуто. Доведись нам в нашей психоаналитической практике услышать такую речь, мы бы наверняка заподозрили, что за неудовлетворительными объяснениями кроются некие тайные мотивы.

Шекспир не сам придумал эту историю с выбором ларца, а заимствовал ее из Gesta Romanorum[296], где девушке пришлось делать такой выбор, чтобы стать женой императорского сына[297]. В Gesta удачу тоже приносит третий металл – свинец. Нетрудно догадаться, что перед нами древняя тема, требующая осмысления, разъяснения и прослеживания до своего истока. Первое предположение о значении выбора между золотом, серебром и свинцом быстро подтверждается рассуждениями Штукена[298], который провел обширное исследование применения этого металла в истории. Он пишет: «Личность трех женихов Порции становится ясна по их выбору: принц Марокко выбирает золотой ларец – солнце; принц Арагонский выбирает серебряный ларец – луну; Бассанио выбирает свинцовый – то есть звезды». В подтверждение своего вывода Штукен ссылается на эстонский народный эпос «Калевипоэг»[299], в котором трое женихов предстают в образах солнечного, лунного и звездного юношей (последний – «старший сын Полярной звезды»); невеста, разумеется, достается именно третьему.

Тем самым наша маленькая задача ведет напрямую к звездной мифологии! Жаль только, что наше объяснение не исчерпало ситуацию. Мы отнюдь не разделяем мнение некоторых исследователей, будто мифы складывались на небесах, а затем спускались на землю; скорее, мы вместе с Отто Ранком[300] склонны думать, что они проецируются в небеса, будучи сложены где-то в другом месте и в чисто человеческих условиях. Вот в этом-то человеческом содержании и заключается наш интерес.

Обратимся снова к нашему материалу. В эстонском эпосе, как и в Gesta Romanorum, рассказывается о девушке, выбирающей между тремя женихами; сюжет в сцене из «Венецианского купца», по-видимому, тот же, но наблюдается нечто вроде превращения в противоположность: человеку предстоит выбирать между тремя ларцами. Будь это описание сновидения, нам сразу пришло бы на ум, что ларцы символизируют женщин, отражают женскую суть, следовательно, что это сами женщины – как сундуки, ящики, банки, корзины и пр. Если дерзнуть допустить, что символические замены подобного рода свойственны мифам, то сцена с ларцами в «Венецианском купце» и вправду оказывается, как мы и предполагали, превращением в противоположность. Мановением волшебной палочки, будто в сказке, мы сорвали с нашей темы астральное облачение и увидели вполне обыденный случай – выбор мужчины между тремя женщинами.

Однако тот же самый мотив встречается в другой шекспировской сцене, в одной из наиболее трогательных драм; на сей раз невесту не выбирают, но во многих отношениях вторая сцена незримо и неразрывно связана с выбором ларца в «Венецианском купце». Старый король Лир решает, пока еще жив, разделить свое королевство между тремя дочерями сообразно силе их любви к отцу. Две старшие дочери, Гонерилья и Регана, изводят себя изъявлениями такой любви, но младшая, Корделия, отказывается так поступать. Лиру следовало бы разглядеть и вознаградить эту безмолвную и смиренную любовь третьей дочери, но он взамен отрекается от Корделии и делит королевство между старшими дочерями – на гибель себе и на беду всем остальным. Разве это не сцена выбора между тремя женщинами, среди которых младшая – наилучшая и самая совершенная?

Тотчас на ум приходят другие примеры того же мотива из мифов, сказок и литературы. Пастуху Парису предстоит выбрать между тремя богинями, из которых он объявляет самой красивой третью[301]. Золушка, опять-таки младшая дочь, очаровывает принца, который отдает ей предпочтение перед двумя старшими сестрами. Психея из рассказа Апулея[302] – младшая и самая красивая из трех сестер. Ее почитают как Афродиту в человеческом облике; с другой стороны, та же богиня обращается с Психеей так, как мачеха обращалась с Золушкой, поручает отделить зерна от сора, что девушка и выполняет – с помощью малых животных (Психее помогают муравьи, а Золушке – голуби)[303]. Всякий, кто пожелает обозреть более широкий материал, наверняка отыщет иные изложения того же мотива с сохранением основных его признаков.

Довольствуемся Корделией, Афродитой, Золушкой и Психеей. Во всех историях три женщины, из которых третья лучше прочих, должны считаться в чем-то схожими, раз уж они представляются как сестры[304]. (Нас не должно вводить в заблуждение то обстоятельство, что Лир выбирает между тремя дочерями; это может означать просто, что ему по сюжету надлежит выступать старцем, а старик вряд ли может выбирать между тремя женщинами как-то иначе, потому они и стали его дочерями.) Но кто эти три сестры и почему выбор непременно падает на третью? Если бы мы смогли ответить на этот вопрос, у нас появилось бы то истолкование, к которому мы стремимся. Выше мы уже обратились к психоаналитической технике, когда символически уподобили три ларца трем женщинам. Если у нас хватит смелости и далее применять этот метод, мы ступим на путь, который приведет нас сначала к чему-то неожиданному и непонятному, но который затем, быть может, по окольной тропе, доведет до цели.

Бросается в глаза тот факт, что эта совершенная третья женщина в ряде случаев выделяется некоторыми особыми качествами, помимо красоты. Это качества как будто подразумевают некую цельность, но, конечно, не стоит ожидать, что они одинаково хорошо будут проявлять себя в каждом случае. Корделия старается оставаться неприметной, она скромна, как свинец, хранит молчание, «любит и молчит». Золушка прячется так, что ее никто не может найти. Возможно, мы вправе приравнять скрытность к немоте. Это всего два примера из пяти, нами выбранных, однако неявные указания на то же самое можно отыскать, как ни странно, еще в двух эпизодах. Мы решили, напомню, сопоставить упрямую Корделию со свинцом. В своей короткой речи Бассанио, выбирая ларец, говорит о свинце (казалось бы, без всякого повода):

Thy paleness moves me more than eloquence…[305]

Это можно истолковать так: «Твоя простота трогает меня больше, чем крикливость двух других». Золото и серебро «кричат», а свинец нем, как и сама Корделия, которая «любит и молчит»[306].

В древнегреческих историях о суде Париса ничего не говорится о такой сдержанности Афродиты. Каждая из трех богинь обращается к пастуху и пытается обольстить