«Семью семь – сорок девять. О дивный новый мир, где обитают такие люди! Тебя зовут Оливия, и ты не любишь людей».

«Перестань. Тебя же я люблю, разве нет?»

«Ну не знаю. – Генри, похоже, улыбался. – Любишь?»

Я мысленно покраснела. «Проехали. Что ты там говорил про новый мир?»

«Это Шекспир, „Буря“».

«Да ты просто ходячая энциклопедия! А то я не знаю! Где мистер Уортингтон?»

«Посмотрите вниз, – произнёс мягкий добрый голос в моей голове, – и вы увидите мои руки».

Мы опустили глаза. Руки были тонкие и усталые. «Извините, что я долго не мог говорить. – Мистер Уортингтон вздохнул. – А когда-то у меня было много что сказать».

«А где мы?»

«Я не совсем понимаю. Давайте это выясним».

Вместе мы выбрались из картонного домика, проползли мимо кучи сырых газет и оказались на улице в пасмурный зимний день. Напротив нас стоял другой картонный дом, за ним ещё один, и ещё. Рядом возвышалось здание филармонии. Заглянув внутрь, я увидела ряды матрасов на полу и людей, склонившихся над мисками с супом.

Дальше, сквозь моросящий дождь, я разглядела здания, которые казались смутно знакомыми.

«Это центр?» – спросила я.

«Да, наверное. А это, должно быть, Радоствилл. Да. Это он».

«По мне, выглядит не очень радостно», – заметил Генри.

«Да уж, весёлого мало, – ответил мистер Уортингтон. – Так народ с горечью прозвал это место. Городские власти разместили нас здесь».

«А что это? – поинтересовалась я. – И что тут случилось?»

«Это трущобы, – объяснил мистер Уортингтон. – Их ещё много в городе. Тогда случились… неприятности с банками, и нас нужно было куда-то переселить. Кроме Радоствилла, были ещё Солнцевилл, Мирный Парк…»

Я почувствовала, как Генри перебирает в мозгу знания, полученные за годы учёбы. «Вы говорите о Великой депрессии? В тридцатых?»

«В ней не было ничего великого, кроме масштаба, – усмехнулся мистер Уортингтон. Он пробирался в моей голове через трясину воспоминаний. – Я был бизнесменом, – грустно сказал он и, затянув потуже узел рваного галстука, огладил рубашку. – Уважаемым человеком».

«Это всё Экономика, – прошептала я. – Верно?»

Потом что-то врезалось нам в живот.

– Привет, папа! Гляди, я добыла нам еды!

Мы посмотрели вниз и увидели маленькую девочку с тёмными глазами и волосами. Одной рукой она обнимала нас, а в другой держала ведёрко.

– Таби? – Голос у мистера Уортингтона дрогнул, и мы опустились на колени и зарылись лицом в волосы девочки. – Таби, Таби…

– Папа, давай есть, я ужасно голодная! Я несколько часов простояла в очереди. Что с тобой? – Девочка положила ладони нам на лицо и поцеловала нас в нос. – Тебе приснился дурной сон? – И она снова чмокнула нас. – Какой у тебя холодный нос! – Чмок. – Как у северного оленя! – Чмок, чмок.

– Да, – проговорил мистер Уортингтон, и, когда он попытался улыбнуться, я почувствовала ком в горле. – Боюсь, что да, я видел кошмар.

– Ну, я принесла супу, так что пора перекусить, – заявила Таби и потащила нас за руку. – Садитесь, я за вами поухаживаю, мусье.

– Месье, – поправил её мистер Уортингтон.

Таби засмеялась, и смех перешёл в сильный влажный кашель.

«Генри, это его дочь», – прошептала я.

«Я знаю. Её зовут Табита».

«Сокращённо – Таби».

Вместе с мистером Уортингтоном мы начинали вспоминать. События далёкого прошлого пролетали сквозь наше сознание, как листья, уносимые ветром.

Она родилась в апреле.

Её мама заболела. Лидия.

Таби любит кошек.

Потом образы Таби и Радоствилла тоже куда-то унеслись, и настал другой день, с грозой.

Мы сидели в картонном домике, Таби лежала у нас на руках и кашляла. Каждый раз её тело содрогалось, как от электрического разряда.

– Помогите кто-нибудь! – вскрикнул мистер Уортингтон.

Я снова ощутила острую, кинжальную боль в животе и догадалась, что это голод. Задыхаясь, я согнулась пополам. «Генри, я теряю сознание».

«Нет-нет, ты не упадёшь в обморок», – ответил Генри, но его голос звучал не лучше моего.

– Кто-нибудь! Пожалуйста! – Мистер Уортингтон разорвал картонную дверь и с Таби на руках вышел под дождь. Люди равнодушно смотрели на нас из своих хибар. Никто не бросился помогать. Кашляла не только Таби.

Всё опять завертелось. Когда мы пришли в сознание, то плелись по целой улице из картонных хижин, держа в руках два ломтя хлеба, завёрнутых в грязную бумагу.

«Это поможет Таби, – оживлённо сказал мистер Уортингтон. – Она поест и скоро пойдёт на поправку».

Я едва могла открыть глаза. В животе воронкой завивалась мучительная пустота. Это был не только мой голод, но и голод Генри, и голод мистера Уортингтона, который старался его не замечать. Он и сам страдал из-за отсутствия пищи, но этот хлеб надо было отдать Таби. Всё и всегда только для Таби.

«Мистер Уортингтон, – прошептала я. – Мы дальше так не сможем».

«Вот увидите – скоро всё наладится».

Но когда мы дошли до своей лачуги, она оказалась пуста.

– Таби! – закричал несчастный отец, раскапывая мусор.

В поисках девочки мы обежали весь Радоствилл.

– Таби, где ты? Таби! – кричали мы.

– Они тут всё подчистили, – прохрипела скрюченная женщина с жёлтыми глазами и провисшими веками. – Полицейские. Приехали с тачками и забрали тела. Нужно увезти гниль, сказали они.

– Но Таби не тело. Она поправится! – Мистер Уортингтон затряс старуху, хотя мы с Генри пытались его удержать. – Я принёс ей хлеба. Я помогу ей! Таби! – Мы снова стали с отчаянием рыться в мусоре. – Таби, я уже иду, милая! Я тебя не брошу!

Перед глазами всё перевернулось и завертелось. Когда кружение закончилось, мы лежали на полу в картонной хижине среди стопок газет.

– Её больше нет, – снова и снова повторял мистер Уортингтон. – Таби, моя бедная милая Таби!

Он протянул руку к кукле, прислонённой к куче мусора в углу. Она напомнила мне Магду, куклу Джоан. Над ней висел прикреплённый к стенке кнопками крест, сделанный из веточек.

У меня появились рвотные позывы, но в желудке было абсолютно пусто.

«Генри, сделай так, чтобы это прекратилось». Я схватилась за живот. Это было хуже, чем смерть от ножа или от снаряда. У нас не было еды несколько недель. Пальцы окоченели от холода. Мы пили грязную воду, не мылись, не могли найти работу. Мы не ели, не ели…

«Скоро всё закончится, – шептал Генри, – обещаю тебе».

Я закрыла глаза и слушала его голос. Вот чего мне до смерти хотелось: слушать голос Генри. В самый последний миг перед тем, как всё померкло, я увидела одинокую неуклюжую куклу в углу.

Мы приходили в себя медленно, так же как умирали.

– Браво, браво, брависсимо! – воскликнула нонни, аплодируя