все время получался разный результат. Больше всего меня беспокоил тот факт, что я явно утратил способность двигаться в направлении, которое секунду назад представлялось мне разумным. Я просто стоял на месте и смотрел, как по щеке Лауры сбегает еще одна слеза.

— Все кончено? — спросил я, сам не зная, к кому обращаюсь.

Лаура молча кивнула. Ее губы и щеки едва заметно дрожали.

Не знаю, как долго мы так стояли, но потом мы одновременно двинулись с места. Она повернулась к О’Кифф, а я пошел назад к себе в кабинет. Я прошел через шумный холл, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на кого-нибудь из наших клиентов. Вскоре я вернулся в кабинет. Сел в кресло и просидел в нем до закрытия Парка.

Я запер Парк, выключил освещение. Вызвал к воротам такси. Это противоречило моим принципам по двум причинам. Во-первых, мой ежемесячный транспортный бюджет точно рассчитан, и поездка на такси его нарушит. Во-вторых, ездить от двери до двери негативно влияет на объем ежедневной физической нагрузки. Однако аргументы в пользу этой незапланированной поездки в «мерседесе» были слишком убедительны. Внутри меня что-то взорвалось, оставив безжизненный кратер.

26

В день захоронения урны с прахом Юхани я проснулся, когда на часах не было еще и шести.

Я остался дома. Последние два с половиной дня прошли как в тумане. Густом и удушливом. Более того, я заметил, что с решением большей части практических вопросов прекрасно справлялся или ноутбук, стоящий у меня на кухонном столе, или телефон. Даже вопрос предстоящего ремонта Большой горки я успешно решал, переписываясь с Кристианом, поставщиками запчастей и временными рабочими. Кристиан хватался за любую возможность проявить себя в качестве главного менеджера. Он все делал правильно и за каждую цеплялся обеими руками. Не его вина, что мои собственные перспективы не выглядели сейчас особенно привлекательными.

Я стоял спиной к раковине. Закипел чайник. Я посмотрел в окно. Наступил час между тьмой и светом — то время суток, когда в пейзаже начинают угадываться какие-то формы, но ты никогда не знаешь, то ли это что-то реальное, то ли плод твоего воображения. Закрытый ноутбук лежал на дальнем краю кухонного стола и как будто излучал что-то ядовитое. Или создавал вокруг себя силовое поле, не давая мне приблизиться и отталкивая меня. В то утро это ощущение было особенно сильным.

Шопенгауэр поел и теперь сидел спиной ко мне между кухней и гостиной. Он умывался, усердно работая передними лапами. А что, если все это время он был прав? Что, если излишние усилия бесполезны и в этой жизни лучше фокусироваться на важном, спокойно проходя мимо возможностей, сулящих тебе что-то еще, кроме еды, сна и регулярных наблюдений с балкона? Что, если ничто никогда не заканчивается иначе, чем всегда, — тратой сил, одиночеством, поражением и в финале смертью?

Я отрезал ломоть ржаного хлеба, сделал два тоста, положил сверху немного купленной со скидкой индейки, налил в кружку горячей воды и сел за стол. Открыл газету и тут же увидел фотографию: Лаура позирует перед своей фреской на тему Туве Янссон. Я перевернул страницу и нашел статью. Она занимала целый разворот и сопровождалась еще тремя фотографиями. Автор знакомил читателя с биографией Лауры и ее работой. Никакого упоминания о тюрьме. Я сознавал, что это злобная мысль, но в эти дни меня посетило много новых эмоций, в том числе не поддающихся контролю. На самой большой из трех фотографий Лаура опиралась о стену; сама фреска выглядела так, будто продолжалась до бесконечности. При знакомстве с содержанием статьи создавалось впечатление, что Лаура — начинающая художница, а эта километровая стена — ее первая работа. Мне было больно смотреть даже на фотографию. Туман перед глазами загустел, собравшись в области груди и живота тяжелым ноющим комком, и чем дольше я смотрел на изображение, тем больше рос этот комок. Я сложил газету, выглянул в окно и принялся за свой тост. Взял кружку с чаем, передвинулся на другой край стола и включил ноутбук.

Секунду спустя мне пришлось вцепиться в край столешницы — иначе я упал бы со стула.

Обновленные данные из Парка свидетельствовали: ни один из тех, кто взял у нас заем, не расплатился. Не вернул ни сумму долга, ни даже процент. Ни один человек. Доходы банка по результатам первой фазы равнялись нулю. Я пялился на цифры, но они не менялись. Это означало, что никто не собирался выполнять наше честное и разумное соглашение. Похоже, никто не думал, что получение небольшой ссуды до зарплаты накладывает определенные обязательства. Мы назвали свой продукт «разумным кредитом», о чем сообщалось в рекламной листовке, и в простейших выражениях объяснили, насколько это выгодное предложение, но это не побудило людей вести себя по правилам. Я вспомнил, что, основывая банк, принимал в расчет вероятность того, что найдутся те, кто не сможет выплатить долг, но разум и математика диктовали, что большинство заемщиков расплатится вовремя, потому что условия у нас лучше, а процент — ниже, чем у конкурентов. Это же простая математика! Это было много раз доказано на практике. А исходный капитал… Он теперь в карманах заемщиков. Или, как я быстро понял, он, скорее всего, даже не там. Гораздо более вероятно, что они его уже промотали, спустили в унитазы по всему миру.

Абсолютно иррациональное поведение.

Тем не менее…

Это конец.

В тот мрачный дождливый вечер на кладбище в Мальми почти не было людей. «Это потому, что все умерли», — пошутил бы Юхани. Уверен, что он так и сделал бы. Но Юхани молчал. Он был пеплом у меня в руках. Урна с Юхани внутри прибыла к кладбищу в черном катафалке похоронного бюро. Я нес ее на сгибе локтя правой руки. Она оказалась неожиданно тяжелой. За мной на почтительном расстоянии следовал сотрудник похоронного бюро — сравнительно молодой парень в шляпе и солнечных очках, несмотря на погоду. Путь был сравнительно долгий. Зонт у меня в левой руке порывался улететь вместе с ветром, явно не горя желанием защищать меня от дождя.

Мы несколько раз сворачивали под углом в 90 градусов, затем сделали несколько осторожных шагов по мокрой траве и остановились перед небольшой ямой в земле. Вокруг высилась куча свежевынутого грунта. Я посмотрел назад. Молчаливый парень в черном возник рядом почти мгновенно. Я передал ему зонт, который он стал держать надо мной. Урна была обмотана бечевкой, которую я