Такой взгляд, (ученым это прекрасно известно), вовсе не является новым в истории критики, хотя обоснование его и может быть совершенно оригинальным. Во втором столетии, если только не в первом, «докеты»[8] выработали определенное представление о спасителе, как о сверхъестественном призраке, который только «видимо», но не реально, — был распят на кресте. Гностики же всегда рассматривали Христа, как чистейшую абстракцию. То или иное из этих воззрений снова воскресало время от времени и в средневековых ересях. «Докетического» взгляда на личность Иисуса держалось, например, одно тайное общество, обнаруженное в 1022 г. в Орлеане. В Англии, так же, как и в других местах, существовали в 16-ом веке сектанты, которые характеризовались своими чисто мистическими воззрениями на личность Иисуса. В 18-ом веке мы снова встречаем, согласно рассказа Вольтера, последователей Болинброка, которые отрицают историчность Иисуса на основании историко-критических соображений. От эпохи Великой Французской Революции мы унаследовали не только произведения Вольнея и Дюпюи, которые сводят евангельские рассказы к группе астрологических мифов, но и ту немецкую книгу 1797 г., про которую Штраус замечает, что она считает евангельскую биографию Иисуса воспроизведением, правда, не совсем точным, того идеала, который уже давно существовал в иудейском сознании. Взгляды Вольнея и Дюпюи, несмотря на их многие существенные достоинства, попадали мимо цели. Вольней и Дюпюи оставили без применения целый ряд самых необходимых приемов исторического анализа. Их воззрения скорее подхлестнули последующую ортодоксальную реакцию, чем утихомирили ее.

Только после того, как Бруно Бауэр, убедившись в неисторичности евангельских рассказов, свел их к процессу мифообразования, происходившему в сознании первохристианской общины, «мифологическая теория» получила признание среди специалистов. В настоящее время воззрения Бауэра разделяются в большой степени и теологами, например, Вернле и Велльгаузеном.

Однако, и метод Бауэра не является историческим. Даже поразительно оригинальная работа М. Кулишера «Жизнь Иисуса, сказание о судьбе и переживаниях земных плодов, а в особенности так наз. палестинского снопа-первины, который приносился в храм в праздник Пасхи» (Лейпциг, 1876 г.), которая посвящена разработке древней формы мифического представления о растительном боге, проглядела совершенно непозволительным образом всю сложность и запутанность исторической проблемы, какой является происхождение христианства. Лишь после всеобъемлющего индуктивного изучения, которое явилось продолжением оставленного нам Штраусом анализа, как мифологии так и первоисточников христианства, после исследования того нового антропологического материала, который накопился за прошедшие 50 лет, можно более или менее уверенно сказать, что мы добрались, наконец, до такого научного обоснования, которое позволяет нам отвести, как совершенно неисторичный материал, все христианские исторические рассказы в целом. Этот отрицательный взгляд на историчность христианского предания является теперь по мнению его сторонников уже непререкаемым. И хотя за прошедший со времени Штрауса[9] период времени теологическое исследование проблемы довольно далеко отступило от супранатуралистической позиции в сторону ложнонатуралистической, хотя оно демонстрирует ту уверенность, которую оно якобы почерпнуло на своей новой позиции в вопросе 06 историчности Иисуса, все же наш радикальный отрицательный взгляд очень быстро обретает под собою все больше реальной почвы.

Я отлично сознаю, что такой взгляд будет признан многими, так же, как и Ренаном[10], крайне преувеличенным. Когда я в дни своей юности впервые познакомился с этим взглядом, я тоже думал именно так, несмотря на то, что я уже тогда лелеял натуралистические воззрения на христианское предание. Позднейшее признание этого взгляда с моей стороны явилось просто результатом того воздействия, которое на меня произвели доказательства, полученные мною в процессе анализа, я надеюсь, более основательного, чем тот. которым этот взгляд обосновывался первоначально. Считаю необходимым признать, что я объясняю мое первоначальное предубеждение против такого радикального взгляда просто силой могущественной психологической привычки, которая сказывается даже в сфере самой непредубежденной критики.

Вера в личность Иисуса, которая утвердилась и утверждается в людях не только евангельской историей, но и всей литературой, всем благочестием целой эпохи, является таким психическим фактором, который по своей силе немногим уступает вере древнего грека в бога Аполлона[11].

Вопрос о реальности мнимых основоположников древних религий лучше всего разрешается сравнительным методом. Ныне всеми уже признается, что древние божества, которые, якобы, нисходят к людям, дабы их приобщить к познанию веры, дабы сообщить им всякие полезные знания и создать у них религиозные учреждения, что эти божества являются сплошь мифическими существами. Ни один образованный человек не поверит ныне в историческую реальность Озириса, Диониса или Геракла[12] так же, как и в существование Юноны или Астарты. Старый полурационализм Эвгемера[13], который все божества одинаково принимал за существовавшие когда-то исторические личности, давно уже сдан в архив. Так наз. эвгемеризм Спенсера отнюдь не в состоянии придать большую убедительность такому взгляду. Его теория, согласно которой первобытный человек выработал идею бога из культа предков, отнюдь не может доказать, что Гермес, например, или Митра были замечательными личностями, реально существовавшими уже в исторические времена, как это в 18 в. утверждал Мосгейм[14]. Гермес, Митра, Дионис, Геракл, Адонис, Аттис, Гор столь же, несомненно, мифичны, как и Аполлон, Зевс, Брама или Вишну[15].

Как можно провести научную грань между мифическими личностями Диониса, Озириса и Адониса с одной стороны и личностями Заратуштры, Будды, Иисуса? Мы все признаем, что Магомет[16], например, является реальной исторической личностью. Мы все довольно отчетливо видим, что недостоверность биографий основоположников религий находится почти в точном соотношении к древности этих религий. Это обстоятельство, однако, вовсе не так уже решительно говорит против реального существования того или иного основателя религии. Ибо, если всякая история становится тем более мифичной, чем дальше в седую древность уходят ее источники, то все же в силе остается следующее положение: если Магомет мог где-нибудь основать религию, как бы он ее ни основал (мы отбрасываем, разумеется, все сверхъестественное), то почему же не мог бы основать свою религию гораздо раньше Магомета какой-нибудь иудейский или азиатский пророк? На это недостаточно ответить, что, мол, в рассказах об Иисусе и Будде много мифического элемента. Ведь несколько таких мифов заключается и в биографии Конфуция, историческая реальность которого не подлежит никакому сомнению. Много мифического и в биографии Платона, историчность которого столь же несомненна, как и историчность Аристотеля. Еще больше мифологии в жизнеописании Аполлония Тианского, а между тем мы в его лице имеем, по-видимому, реальную историческую личность. Наконец, множество образованных людей продолжает верить в историчность Будды и Заратуштры, которые в качестве основателей религий столь сравнимы с Иисусом, несмотря на то, что их подлинные биографии буквально тонут в тумане мифа и