Платон Николаевич все больше чувствовал себя лишним среди них. Но так просто встать и уйти было неудобно. Несколько минут в комнате настаивалась тишина. На улице проехала машина. В буфете разбуженно заворковали чашечки на блюдцах. Иван Иванович продолжал стоять около стола со стаканом в руке и улыбался как-то просяще и жалко. От бледности шрам на его щеке еще больше темнел, а правый глаз с оттянутым веком казался стеклянным.

— Давайте еще по одной выпьем, — заговорил наконец он. — Пообедаем, поговорим. Очень тебя, Наташа, прошу. И тебя, Платон. Потом заглянем в мою мастерскую. Я же свои картины обещал показать.

Иван Иванович говорил торопливо и горячо, будто боясь, что его не дослушают и уйдут.

Васенин смотрел в измученные глаза друга, и на него нахлынула теплая волна острой, пронзительной жалости. В комнате ему стало жарко и душно. Он поднял свой стакан.

— Ну что ж, пить так пить.

Давайте, соседка. Наталья Васильевна отрицательно покачала головой:

— Больше не могу. Извините — я вам настроение испортила. Это получилось помимо моей воли. В моем положении каждого стука приходится бояться.

— Что же вас держит, черти полосатые? Молоденькие вы, что ли?

— Совсем немногое, — усмехнулась Наталья Васильевна. — Муж и дети.

Платон Николаевич так и застыл с поднятым стаканом.

— У вас семья?

— Вот видите? И вы уже осуждаете меня.

— Да нет. Я не так хотел сказать… — растерялся Платон Николаевич. — И давно у вас так? Простите, вы, конечно, можете мне не отвечать. Иван — мой товарищ, и то никогда о вас не рассказывал.

Наталья Васильевна посмотрела на Васенина, потом сказала:

— Нет, пожалуйста, я отвечу. Я даже рада, что вы спросили. Если хотите знать — об этом мне часто хочется рассказывать каждому встречному. Я люблю Ивана с того времени, как подросла и узнала, что на свете есть любовь.

— А ваш муж… Он не догадывается? — продолжал допытываться Платон Николаевич.

— Не знаю. Во всяком случае, он мне никогда не говорил об этом. Муж у меня хороший, добрый человек.

Коржов, неожиданно загремев стулом, встал с места. Лицо его судорожно задергалось, хрустнула в кармане расческа.

— Хороший, добрый, — закричал он. — Твой муж просто чересчур самоуверен. Думает: к кому ревновать — к калеке? Как-нибудь напьюсь и сам все ему расскажу.

Наталья Васильевна сделала вид, что не обращает внимания на угрозу Коржова. Видимо, он это говорил не первый раз.

— Ну вот, теперь вы знаете почти все, — сказала она и встала. Смело подставила себя под взгляд Васенина. — Остальное вам расскажет Иван… А теперь я пойду. Дела ждут дома.

Коржов и Васенин вышли ее провожать. Наталья Васильевна сходила с крыльца, держась за перила, нащупывая ногами ступеньки. Вот она обогнула кусты желтой акации и направилась по тропинке к своему дому. Шла не оглядываясь, а Коржов, не мигая, смотрел ей вслед.

Ветер шевелил ее волосы, теребил подол платья. Шаркнула о землю калитка, и Наталья Васильевна скрылась за высокой оградой.

Иван Иванович вздохнул протяжно и трудно и опустился на ступеньку крыльца. Рядом с ним уселся Васенин.

Через крышу дома с улицы летели белые пушинки тополей. Их было так много, будто они старались усеять всю землю. Как от первого снега, белела картофельная ботва в огороде Коржова, штакетник и кусты смородины.

— Ничего не понимаю, — проговорил Платон Николаевич.

— Чего? — не понял Коржов.

— Я о ваших отношениях. О чем вы думаете?

— Я уже давно об этом перестал думать. За пятнадцать лет устанешь думать.

— Расскажи мне, Иван. Не знал я, что ты такой скрытный. Вроде друзья, а не знаем друг друга.

— Я ведь пригласил тебя картины мои посмотреть, — напомнил Иван Иванович.

— Картины никуда не уйдут.

— Ну, что ж, — вздохнул Коржов. — Тогда слушай. — И Васенин услышал историю о нерадостной судьбе своего товарища…

VI

Страшную печать войны на лице Иван Иванович носит с мая 1944 года. Тогда он каким-то чудом сумел приземлиться на горящем самолете вблизи аэродрома, под Харьковом. Долгие месяцы врачи латали изуродованное тело, сращивали кости. Лишь через три года после победы капитан в отставке Коржов вложил в орденскую книжку пенсионное удостоверение и, поскрипывая протезом, вышел за ворота госпиталя. Оказавшись на улице, Иван Иванович впервые ощутил, насколько сильно действовал на людей его вид. На всем пути — от госпиталя до вокзала — гасли улыбки прохожих. А уже около вокзала он услышал за своей спиной горестное восклицание женщины:

— Господи, до чего изуродовали человека! Смотреть страшно.

Дом его ждал пустым: умерла мать. В доме жила тишина, а со всех стен и углов, растравляя воспоминаниями душу, на Ивана глядело прошедшее счастье семьи Коржовых. Надежду, которая еще немного поддерживала его всю дорогу до родного города, теперь сменила физически ощутимая боль, мучительно сжавшая сердце. Казалось, где-то внутри осталась незажившая рана. Она саднила и ныла от каждого прикосновения к знакомому предмету. Но будто назло себе стараясь причинить эту боль, он медленно, боясь пропустить что-нибудь, ходил по пустым комнатам. Громко и монотонно скрипел протез. Иногда нога подкашивалась, протез вывертывался и скользил по крашеному полу, оставляя на слое пыли кривые полосы. Он разобрал одну из кроватей, разделся и лег, отцепив от ноги протез и положив его к стенке, рядом с собой.

«Вот теперь мой попутчик до конца жизни», — горько усмехнулся Иван, укладываясь на спину. Постель была непривычно мягкой, пуховая перина и прохладное ватное одеяло нежно облегали бока, но сон не приходил. Отчаявшись уснуть, он сбросил одеяло, снова нацепил протез и поднялся с постели. Несколько раз прошелся по комнате, потом оделся, вышел на крыльцо и присел на ступеньки. Вечерело. Побеленные стены домов казались розовыми, стекла окон полыхали пламенем. Из труб клубил желтоватый дым и лениво, почти вертикальными столбами, поднимался вверх. Со стороны речки слышалось меланхолическое бренчание колокольчика, привязанного к шее пасущейся козы. Из соседнего огорода вышла женщина с коромыслом на плечах и по узкой тропинке направилась в его сторону. Иван почувствовал, как его сковывает слабость. Он сразу узнал ее. Наташка!..

Тропинка до водонаборной колонки проходила как раз около дома Коржовых. Наташа, видимо, заметила сидящего на крыльце человека, замедлила шаги. Нет. Он не должен показываться ей на глаза. Иван вскочил и шмыгнул в сени, закрыв дверь на крючок. Стараясь отдышаться, стоял неподвижно, прижавшись спиной к дверям, слушая, как, заглушая все звуки, барабанит сердце.

«Что это со мной в самом деле? Как мальчишка, прячусь, —