пошлют. Хуже уборщицы. А Довгань? Разнорабочий. И это после того, как человек целый год в институте проучился! Думаешь, легко? То же самое и у Гриши. Того и жди, что из родного села куда-нибудь запроторят или в концлагерь бросят. А что — призывной возраст! А мне так еще хуже — ни туда, ни сюда. На приличную работу вроде твоей еще не берут, я же моложе всех, а согласно немецким законам подлежу мобилизации. А жрать-то надо каждый день. Вот и думаем. А ты говоришь — лото. Какое тут, к черту, лото!

— Да, — думая о чем-то своем, сказал полицай, — я не прогадал. И форму дали, и паек. А Советы теперь уже за Уралом, немцы уже в Москве. К Новому году война кончится, и мне тогда вспомнят, что я в такое трудное время фюреру служил.

— Слушай, — прервал его рассуждения Милентий, — помоги и мне к немцам на работу устроиться. На станцию. Там же не то, что в общхозе коням хвосты крутить. Год-другой поработаю, смотришь — и специальность получу.

— Молодец! Это можно. Я в полиции поспрошаю. Если что — найдем блат. Денька через два-три заходи. Не бойся.

Когда они расстались, Милентий не мог сдержать довольной улыбки. Еще бы! Этот долгий и нудный разговор с полицаем, безусловно, поможет ему выполнить первое подпольное задание. Кроме того, он выручил друзей, отведя от них подозрения этого предателя.

В темную октябрьскую ночь, когда влажный воздух, кажется, липнет к лицу, к одежде, а грязища, будто капкан, хватает за ноги, Катя и Гриша Гуменчуки пробирались по улице, прижимаясь к заборам.

— Если немцы нагрянут, то и до леса по такой грязи не добежишь, — сказала сестра.

— Успокойся, — ответил брат, — в такую погоду они по улицам не разгуливают.

По каким приметам ориентировались — они и сами, очевидно, не могли бы сказать. Вокруг тьма. Изредка где-то за окном блеснет огонек лучины или коптилки, и снова мрак. Но если ты родился в этом селе, то и с закрытыми глазами дорогу не будешь спрашивать.

Тяжело дыша, оба наконец обошли какой-то поваленный плетень, пригибаясь, прошли по садовой тропке и остановились. Скорее почувствовали, чем увидали, что кто-то идет им навстречу.

— Это вы? — услыхали голос Оли Слободянюк.

— Мы с Гришей, — ответила Катя.

— Вытирайте сапоги, проходите.

В небольшой хатке под соломенной крышей, где было всего два окошка, собрались павловские подпольщики на организационную встречу. Окна плотно завешены, на колченогом столике так называемая десятилинейная керосиновая лампа — единственная роскошь по тем временам. В ее скромном свете лица присутствующих кажутся особенно рельефными, глаза полны таинственной торжественности. Взяв в руки бумажку, Довгань чувствует, как от волнения дрожат его пальцы.

Он окидывает взглядом верхнюю одежду собравшихся, которая развешена возле печи, потом смотрит на Катю и Гришу Гуменчуков, Олю Слободянюк, Игоря Коцюбинского, Милентия Кульчицкого, Катю Кособуцкую, Сергея Волынца… Кажется, все.

Тихо. Слышно даже, как потрескивает фитиль в лампе. Все ждут: кто же начнет? Наконец поднимается Гриша:

— Товарищи, — строгим, не свойственным ему голосом говорит он, — для ведения собрания надо выбрать председателя. Да и… секретаря тоже.

— Пусть Гриша и ведет собрание, — предложил Игорь.

— А протокол пусть пишет Оля, — сказал кто-то.

Началось собрание. Один за другим говорили подпольщики. Сначала обсудили и договорились, как точнее записать задания организации. «Всеми средствами бороться с оккупантами, — с общего согласия записывала Оля, — саботировать их распоряжения, вести советскую пропаганду среди населения, делать все, что может принести пользу Красной Армии».

Потом проголосовали за то, чтобы свою комсомольскую подпольную организацию назвать именем В. И. Ленина. Утвердили первый устав и согласно с ним выбрали командира. Гриша предложил кандидатуру Довганя. Все проголосовали «за».

Чтобы обеспечить конспирацию, решили основной боевой единицей считать пятерку. То есть каждый из присутствующих подбирает себе группу из пяти человек, которые знают в лицо только его. Члены пятерки, в свою очередь, могут также подбирать себе группы, однако общаться между собой они должны лишь в исключительных случаях. Из этих же соображений решили в дальнейшем называть друг друга только по имени или подпольной кличке. Так, Екатерина Гуменчук стала Катей Белой, а Екатерина Кособуцкая — Черной. Именно в этот день Петро Кугай стал Петром Довганем.

При обсуждении практических задач было решено, что каждый член организации должен закрепиться в Павловке, раздобыть необходимые документы, надеть на себя маску лояльного обывателя.

Теперь, когда фронт отодвинулся далеко на восток, гитлеровцы принялись наводить «новый порядок». Арестовывали уже не первых попавшихся, а действовали в соответствии с заранее разработанными списками. Поэтому в селе проводился переучет населения. Эта большая по объему и кропотливая работа оказалась не под силу штатным сотрудникам управы. Вот и привлекли к ней кое-кого из образованной молодежи.

Катя Кособуцкая (Черная), которая незадолго до собрания тоже устроилась на работу в управу, была занята выпиской документов. Подслушивая разговоры в кабинете старосты, девушка не раз предупреждала подпольщиков об очередных облавах на молодежь, которую вывозили на каторжные работы в Германию. Вскоре об этом становилось известно в селе, и на время облавы в хатах оставались только старики и дети. Достаточно было кому-нибудь шепнуть: «Слыхал, что завтра будет облава?» Где слышал, от кого — не спрашивали. Через один-два часа новость обходила все село.

…Однажды патрули задержали четверых подозрительных вблизи станции. Позже выяснили, что это были люди из Павловки, посланные старостой по требованию железнодорожного мастера. Случалось и ранее, что посланные старостой не являлись к месту работы. Дорожный мастер, не дождавшись обещанных людей, пожаловался начальству. Высокое железнодорожное начальство сделало нагоняй Калиновскому гебитскомиссару. Заварилась вся каша по той причине, что задержанные не были обеспечены необходимыми пропусками. Поэтому гебитскомиссар перетянул нагайкой по спине старосту Неквапу за то, что он до сих пор не обеспечил кого следует пропусками — аусвайсами. А для Неквапы что-нибудь написать — мука адская. Он сильно утомлялся даже оттого, что подписывал бумаги.

Документы ему на подпись готовила Катя Черная. По спискам, которые составлял писарь, она заполняла бланки справок, а иногда и аусвайсов и ждала той минуты, когда пан староста будет «в форме». Он долго и тупо рассматривал первый документ. И если видел незнакомую ему фамилию, начинал расспрашивать, как она попала в списки. В конце концов нужные бумажки находились: требование бригадира, записка уличного надзирателя. Только после этого он ставил свою подпись и печать. Если же на глаза ему попадались две-три знакомые фамилии — успокаивался и выводил свои крюки не глядя.

Так Катя и рассчитывала. Сверху клала документы тех, кто появился в Павловке недавно, потом — несколько пропусков на лиц, хорошо известных старосте, а после них можно было подсунуть и